image1 image2 image3 image1

: Главная Интервью с журналистом Путь в журналистику


Путь в журналистику
Журналисты - Интервью с журналистом

путь в журналистику

Взрослые люди . Беседа с председателем Союза журналистов России Всеволодом Богдановым. Часть 1-я

Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с председателем Союза журналистов России Всеволодом Леонидовичем Богдановым . Беседовала Любовь Борусяк.

Любовь Борусяк: Сегодня проект «Взрослые люди» пришел в гости к многолетнему председателю Союза журналистов России Всеволоду Леонидовичу Богданову. 18 лет на такой должности – это очень долго.

Всеволод Леонидович, вы ведь несколько раз переизбирались на эту должность с того, уже далекого 1992 года. За это время с общим состоянием российской журналистики, с нашими электронными СМИ и прессой произошли фантастические изменения. Но началу этой деятельности у вас предшествовала довольно длительная карьера: и работа газетным журналистом в Архангельске, и работа на телевидении в качестве директора программ – это было еще Центральное телевидение, а еще раньше - учеба на факультете журналистики Ленинградского университета.

Я читала, что в локальном масштабе вы прославились еще в детстве, когда были президентом какой-то детской республики. Что это была за республика, расскажите, пожалуйста.

Всеволод Богданов: Если уж рассказывать о моей собственной жизни, то я родился в Архангельской области. Это было в 1944-м году. Война завершалась. Моего отца убили в конце 1944-го года, а я родился в начале. Моя мама, молодая женщина, очень переживала смерть отца. Я жил у бабушки, а мама строила город Северодвинск. Она – выдающаяся женщина, до сих пор о ней легенды ходят. Моя мама на строительстве этого города атомных подводных лодок была лучшим специалистом по сметам строительства. Время тогда было суровое, строгое, и ныне там в Спецстрое и даже в других ответственных строительных структурах, которые еще не распались за последние годы, все ее помнят и говорят: Нина Павловна – это наш учитель.

Л.Б.: Она по профессии инженер?

В.Б.: Да, инженер-строитель, специалист по сметам. Я жил у бабушки вблизи Архангельска, в очень красивом селе на берегу Северной Двины, на горе или на угоре, как там принято говорить. Потом я переехал к маме. У мамы уже была другая семья: спустя 10 лет после гибели отца, она вышла замуж, там были дети. Я чувствовал себя как-то неуверенно, и мне предложили пойти в школу-интернат и создать там местное радиовещание.

Л.Б.: Почему это предложили именно вам? Они же не знали, что впоследствии вы станете председателем Союза журналистов?

В.Б.: У меня уже с шестого-седьмого класса была репутация: я занимался радиовещанием в школе N1 и в каком-то смысле объединял все школьные события. И вот меня пригласил директор школы-интерната и говорит: «Не хочешь пойти к нам в интернат?» Это было на острове Ягры, в Белом море. Меня это заинтересовало, но возникла вот какая проблема. Дело было в том, что я не сирота, мама-то у меня была. И чтобы меня взяли в интернат, надо было заплатить большую сумму. Мама работала и вроде бы прилично зарабатывала, но сумма была слишком большая. Я ему ответил, что мама, наверное, не сможет заплатить такую большую сумму. Тогда они мне предложили стать старшим пионервожатым в этой школе-интернате. Я пришел туда в девятый класс, а меня назначили старшим пионервожатым и определили зарплату – 360 рублей. Я получал эту зарплату, и она шла в погашение долга, а остальное оплачивала мама. Я учился в девятом классе и одновременно был старшим пионервожатым.

В то время возникали всякие новшества, всем хотелось как-то по-особому построить свою жизнь. У нас, с одной стороны, вроде была романтика – школа-интернат в Белом море, на острове Ягры, где находился второй завод атомных подлодок «Звездочка». Это была закрытая территория, куда нельзя было въехать без пропуска. С другой стороны, там жили основном  сироты, дети, у которых не было родителей. И вот в этой обстановке мы решили создать свою республику. Как у Белых и Пантелеева «Республика ШКИД», но только в других обстоятельствах.

Л.Б.: Все-таки в вашем интернате жили и учились не беспризорники.

В.Б.: Конечно. Это было другое время и другие нравы. И вот меня избрали президентом этой школьной республики. Я был в таком фаворе, в школе был почти как директор интерната. Конечно, я испытывал душевный комфорт. Но тут возникла драматическая ситуация: воспитательница ударила мальчика-третьеклассника и еще, в развитие наказания, лишила его обеда или ужина, я сейчас уже не помню. Мы тогда возмутились и возбудились. Мы – это девятый класс, в котором учился школьный президент.

Л.Б.: Президент - не кто-нибудь! Это было в 1959-й году?

В.Б.: Да. И тогда старший воспитатель – неплохая, но резкая женщина, сказала: «Ах, вы мерзавцы! Вы еще будете тут выпендриваться?! Я вас всех сегодня лишаю ужина!» На это мы ответили: «Хорошо! Мы вообще не будем ходить ужинать, а также завтракать, и обедать». Это было объявление голодовки.

Л.Б.: К ней присоединились остальные классы?

В.Б.: Нет, только наш девятый класс. Мы не могли позвать других, чтобы они тоже участвовали: там же были младшие, худые ребята. Тогда директор школы взял со стола счеты и запустил в нас со словами: «Мерзавцы, что же вы творите?!!» Так проголодали дней шесть.

Л.Б.: Шесть дней?!! И вам, детям, это позволили?

В.Б.: Да, шесть дней. Я еще раз напоминаю, что мы были на острове, оторваны от мира. Потом некоторые из ребят стали падать в обморок. Я перепугался, и, пробравшись пешком в город, пошел в горком комсомола. Я пробрался на автобус, проехал до горкома и рассказал об этой ситуации: о том, что мы не ходим в интернатскую столовую уже неделю. Конечно, мой рассказ вызвал полную панику. В интернат приехали люди из горкома партии и все расставили на свои места. А меня – зачинщика,  исключили из комсомола и  из школы-интерната. Должен сказать, что для меня это была безумная трагедия, поскольку в горкоме комсомола меня уважали.

Л.Б.: Это в 15 лет.

В.Б.: Да, да. И вдруг такое… И горком комсомола подтвердил, что решение было принято правильно. У них возникла паника, потому что вся школа возбудилась и могла после этого объявить голодовку. Поэтому в интернате меня все-таки оставили, но с должности старшего вожатого сняли, с президента республики тоже сняли. Я остался только журналистом школьного радио. Конечно, это было трагично для меня. Потому что я считал – и меня потом это часто в жизни подводило - я считал, что я, такой важный, нужный обществу человек, и, надо же, в таком состоянии оказался.

Меня запугивали: «Ты соображаешь, что ты делаешь?! Ты соображаешь, чем это для тебя кончится? На тебе ж клеймо будет, как на животном». И тогда со мной встретился один парень - журналист из молодежной архангельской газеты, Женя Салтыков. Он провел со мной два дня. Не знаю, чем я его так задел за живое, но он написал огромный, на две полосы, очерк в молодежной газете, который назывался «Человек стоит на своем». И сразу, как только публикация появилась, состоялось бюро обкома комсомола, где на меня смотрели уже совсем другими глазами. Не как на нашкодившего мальчишку – теперь на меня смотрели очень хорошо.

Л.Б.: А ребята-то Вас поддерживали или так сильно испугались, что старались не подходить к вам?

В.Б.: Ну, нет. В классе ко мне было очень теплое, сочувственное отношение. Я ведь первым был в классе по учебе, особенно по математике. Я все годы был лучшим математиком в школе, и это тоже как-то создавало мне авторитет. А наш десятый класс был старше нас намного, и они были какого-то другого воспитания что ли. Было тяжелое время, когда все произошло. Меня исключили из комсомола, я очень переживал, что все это случилось. Директора школы тоже поменяли.

Л.Б.: Еще бы, такое ЧП - дети не ели неделю!

В.Б.: Но все равно, во мне был если не бунт, то желание вопреки всему случившемуся со мной казаться крепким. Ребята из десятого класса, которых я обвинил в том, что они в той ситуации, когда меня исключили из комсомола, поддерживали директора, ночью вызвали меня из спальни в мужской туалет и решили проучить. Они меня избили. Но это еще больше укрепило ко мне отношение моих одноклассников и ребят из других классов

Л.Б.: Эти десятиклассники, они физически, наверное, были более сильные?

В.Б.: Это были, если коротко сказать, с бандитской улицы ребята. И тогда очень важно было сохранить лицо. Ведь можно было расплавиться: остаться ни с чем и в душе, и в характере.

Так или иначе, но после этого я зауважал журналистику. Мама моя говорила, что я странный парень, нормальные люди не идут в журналистику, в журналистику идут неудачники. Но я думал, что это профессия, которая по-настоящему все может перевернуть в сознании, может спасти человека и так далее. Я окончил школу и поехал поступать в институт. Поступать я решил в Институт авиационного приборостроения в Ленинграде (ЛИАП).

Л.Б.: А почему именно в Ленинград?

В.Б.: У меня, во-первых, мама училась в этом институте когда-то. Потом все, что было связано с отцом, было связано с Ленинградом.

Л.Б.: А он из Ленинграда был?

В.Б.: Да, он был из Ленинграда, отец родился в городе Порхове. Это сложная история – жизнь моего отца, я не хочу ее касаться. Я нашел недавно его могилу. Он похоронен на границе Норвегии, Финляндии и России. Там три кладбища: финское, немецкое и русское.

Так вот, я поехал поступать в ЛИАП. И не один, а вместе с любимой девушкой.

Л.Б.: У вас уже тогда любовь была?

В.Б.: Да, я влюбленный был всю жизнь. И она завалила экзамены. Я психанул, и мы вернулись обратно в Северодвинск.

Л.Б.: А вы что, не стали поступать после этого?

В.Б.: Я во столько вузов поступал и бросал, пока не нашел то, что мне надо, что об этом коротко рассказать не получится.

Когда я вернулся, меня пригласили работать в редакцию областного архангельского радио. Мне было 17 лет, когда я начал там работать. Это была исключительно полезная учеба. Я тогда увлекся радиофильмами – был в то время в моде такой жанр, вообще форма только-только появилась.

Л.Б.: Радиофильм – что это такое?

В.Б.: Это некое произведение, предположим, о городе, о каком-то коллективе. Я даже потом, когда учился в Ленинграде в университете, делал радиофильмы для ленинградского радио. Я уверен, что у нас лучшая радиошкола – это, конечно, питерское радио. Мой первый радиофильм назывался «В городе мечты и юности». Конечно, это о Северодвинске. В фильме участвовали артисты, участвовали рабочие, получилось такое бодрое произведение на целых 50 минут.

Л.Б.: А чем это от радиоспектакля отличается?

В.Б.: От спектакля это отличается тем, что в радиофильме принимают участие живые, реальные, а не придуманные люди. Там было про бригаду, где они  все были счастливы, пели под гитару, рассказывали о себе. Это была такая смешная, бодрая ахинея, и все смеялись. Как сейчас помню, планерку на архангельском радио, на улице Попова и себя гордого: Боже мой, такую большую передачу я сделал.

Л.Б.: Откуда у вас такие умения и навыки были? Ведь это довольно сложно.

В.Б.: Со школьных времен - сам придумывал и сам все делал.

А там был потрясающий журналист, который прошел огни и воды. И он вдруг встал, такой носатый, еврейского склада, и говорит: «Молодой человек, как Вам не стыдно? Какой Вы циник! «Город мечты и юности» - это же город, который построили заключенные. Зачем Вы это сделали? Вам захотелось славы?» Я стоял, и мне было очень стыдно. Звали его Зорий Шадхан – это родственник питерского Игоря Шадхана, как оказалось.

Зорий Шадхан стал моим другом. Он крепко закладывал, мы иной раз с ним крепко спорили, но тот его урок был для меня очень важным и мощным. Я по-другому стал относиться к своей профессии. Эта профессия - она не праздник, это тяжелая работа, которая должна быть беспредельно честной и искренней. Знаете, есть такая поговорка: «трудно быть искренним перед Богом». Самое трудное для человека - это быть искренним перед Богом.

Я вообще много покувыркался: на радио работал, потом еще где-то, а потом судьба сложилась так, что я поступил в МВТУ имени Баумана в Москве. Мама настояла, сказала, что хватит ерундой заниматься, займись, наконец,  делом.

Л.Б.: И сколько же вы в Бауманке проучились?

В.Б.: Год с хвостиком.

Л.Б.: Не так много.

В.Б.: Нет, не много, но память осталась. Я до сих пор дружу с теми, кто учился со мной в группе. Они на полном серьезе говорят, что «ты наш, из МВТУ».

Меня в то время немножко сбили с толку греки. В Греции были тогда «черные полковники», и оттуда в Россию эмигрировали демократы, в частности, деятели кино. И вот эти греки меня сбили с толку, сказав, что мне надо сниматься в кино. А Москва в начале 60-х годов была обалденная, это был такой сказочный город.

Л.Б.: Чем именно?

В.Б.: Во-первых, он был сказочный по проявлениям общей доброты. Помнишь фильм «Я шагаю по Москве»? Такой она и была. Когда я потом в Ленинград переехал, мне показалось, что это совершенно другой город - холодный, вежливый и пр. А Москва – это коммунальные квартиры, в которых еще оставалось много семей. Когда я учился в Бауманском, я жил на Садово-Спасской улице – это была семья фронтовых друзей моих родителей.

Когда я бросил Бауманский, я бродяжничал, потому что боялся родителям сказать об этом. Потом приехал к маме и повинился. А отчим, который работал в военкомате, мне говорит: «Знаешь, хватит тебе гулять. Или иди в армию, или в военное училище». К тому времени третий год шел, как я окончил школу, а я ни с чем не определился. И тогда мама с отчимом меня отправили учиться в Ленинград, в Военно-медицинскую академию имени С.М.Кирова.

В.Б.: Я туда и поехал. Лагерь этой академии в Красном Селе. Я начал сдавать экзамены, и написал сочинение «Почему я хочу быть врачом на подводной лодке».

Л.Б.: А вы действительно хотели им быть?

В.Б.: Нет, конечно. И тут заведующий кафедрой, полковник, который занимался гуманитариями, вызывает меня и говорит:

- Парень, ты что, с ума сошел? Как ты при твоей натуре хочешь быть врачом? Ты знаешь, что такое быть врачом на подводной лодке? Да за полгода ты там сойдешь с ума!

Я спрашиваю:

- А что делать?

А он:

- Да беги отсюда немедленно!

Л.Б.: А почему именно на подводной лодке, а не просто врачом?

В.Б.: Академия имени Кирова в основном для подводных лодок выпускала врачей. И я его тогда спросил:

- А что же мне делать?

Он говорит:

- Заваливай экзамен.

Вторым экзаменом была химия, и я этот экзамен, естественно, завалил. После этого нас выстраивают на линейку и говорят:

- Все, кто завалил экзамен, отсюда сразу же отправляются в армию.

Л.Б.: А вы знали об этом?

В.Б.: Нет, не знал. Я полковнику этому говорю: «Что же ты наделал, полковник?»

А он мне отвечает: «Пошли к девчонкам»

И мы пошли мы к девчонкам.

Л.Б.: А кто такие «девчонки»?

В.Б.: Это те, кто оформляет результаты экзаменов. Они ему говорят, что ничего сделать не могут: приказ уже подписан. Полковник им: «Какой еще приказ? Это я этого парня подставил».

И они вернули мне документы. Это как раз была пятница – последний день июля, и я рванул в Ленинград. Денег у меня было - 15 копеек, и на электричке я ехал зайцем. Приехал я на Васильевский остров в приемную комиссию факультета журналистики, сдал документы. А потом отправился в общежитие, пешком пошел на 5-ю линию Васильевского острова. А уже и вечер наступил – коменданта нет. А раз коменданта нет – не могу поселиться в комнату. Спал я в проходной у дежурного вахтера, но зато я с ним подружился. На журфаке я написал сочинение и получил две пятерки: пятерку за само сочинение и пятерку за грамотность. У меня был бзик на грамотности. Я всегда любил математику, а на втором месте у меня была грамотность. Я до сих пор не выношу, когда запятая не там поставлена или буква «А» и «О» перепутаны. Меня трясет от этого.

А еще я был очень голодный – денег-то у меня не было. Зная мою натуру, мне родители не дали мне с собой денег.

Л.Б.: Чтобы вы опять не сбежали куда-нибудь?

В.Б.: Да. Хорошо, что я у кого-то там рубль смог занять: покупал себе хлеб, так и питался. Следующий экзамен устный - русский и литература, а у меня помутнение в мозгах уже некоторое было. Но мне повезло: принимал у меня литературу Валя Соколов, который только что вернулся из Сорбонны, где он учился после аспирантуры. Он был такой важный, но мы с ним потом тоже подружились. Мне попался вопрос «Мужики Некрасова». Я сижу… Неелово, Горелово, Неурожайка тож… ну, ни хрена в голову не приходит, потому что я хочу есть. И вот он мне говорит:

- Ну, расскажи…

А я ему:

- Ну, что рассказывать? Говорю ему слова «Неелово, Горелово, Неурожайка тож…». Он кивает головой после Сорбонны. А я ему:

- Ну, что можно об этой жизни рассказать? Гениальный Некрасов сказал: «Неелово, Горелово, Неурожайка тож…»

И когда я в седьмой раз повторил это сравнение, он сказал:

- Замечательно! Такой художественный ответ мне очень нравится.

Я получил «отлично», занял еще один рубль и послал маме телеграмму: «Мама, прости меня. Я сдал экзамен в университет, получил все пятерки». Я два раза написал «прости» и отправил телеграмму. Ну, мама есть мама: я через день получил перевод - внушительный по тем временам. Тех ребят, кто мне по рублю одалживал, я тут же позвал, и мы напились.

Л.Б.: Вы к тому времени уже все экзамены сдали?

В.Б.: Нет, потом еще был иностранный язык. Мы напились, а у меня немецкий был иностранным языком. Я пришел сдавать экзамен, и за что она меня, старушка, полюбила, я не знаю. Я даже боялся дыхнуть на нее, думал, что как дыхну, так она и умрет. Уж очень она была такая питерская, такая интеллигентная женщина.

Там, в университете, у нас была своя компания: две девочки и два мальчика. Нас начали периодически исключать за прогулы. Потом их всех исключили, я один остался. У меня было много практики на ленинградском радио, на телевидении, я в газетах печатался.

Л.Б.: А сбежать уже не хотелось? Вы чувствовали себя на месте?

В.Б.: Ну, во-первых, перед мамой было неудобно. Во-вторых, скажу честно, я думал, что все-таки я сделаю что-то полезное, если я все это закончу. Конечно, когда я учился, у меня тоже было много приключений. Например, у меня был театр «Жираф».

Л.Б.: А что это такое?

В.Б.: Это был театр-капустник. Мы ставили спектакли два раза в год. Все, кто на факультет поступал, мечтали попасть в театр «Жираф». Я всегда отбирал актрис, актеров, и чаще всего это были спектакли из жизни Советского Союза, истории из жизни прессы. Самый лучший был спектакль к 50-летию Великого Октября.

Л.Б.: Это 1967-ой год?

В.Б.: Да. Мы инсценировали фельетоны разных лет, авторы этих фельетонов позже стали великими сатириками или писателями: Ильф, Петров и так далее. Мы ставили какой-то фельетон на сцене. Это было забавно, каждая миниатюра кончалась канканом. Я до сих пор обожаю канкан, каскад и всякие такие танцы. Выскакивали девчонки, и этим завершалась любая миниатюра. Это было в Доме работников искусств. Правда, это тоже чуть мне не стоило жизни на факультете. На другой день меня вызывают и спрашивают:

- Что Вы мели в виду, когда Ваши девочки повернулись и всем нам, всему первому ряду, показали зад?

Я отвечаю, что ничего, это просто такой танец. Так что театр у меня был, но я еще раз повторяю,  что самым любимым у меня было ленинградское радио: там потрясающие люди работали.

Л.Б.: Вы там радиофильмы делали.

В.Б.: Да, радиофильмы. Девушка моя, которая потом стала моей женой, Лариса…

Л.Б.: Ваша однокурсница?

В.Б.: Нет, она была моложе меня. Мы познакомились через театр «Жираф». Она была балериной, но сломала ногу. Ее папа работал журналистом, и она пошла к нам на журфак. Мы делали радиофильмы. Я помню, например, радиофильм «Дневник штурмана Хрусталева». Это про подводную лодку, которая в конце войны была просто легендарной. Я дружил с теми, кто выжил после войны. И даже герой Советского Союза Лисин меня обожал после этого самого «Дневника штурмана Хрусталева». Помню, когда я собирался жениться во второй раз, мне не полагалось регистрировать брак во Дворце бракосочетаний, поскольку там регистрировали только первые браки. И он, как герой Советского Союза, организовал мне этот дворец.

Л.Б.: То есть вам второй брак превратили в первый.

В.Б.: Да. После четвертого курса мне надо было ехать на лагерные сборы, и тут случилась одна неприятность. Лариса, моя будущая жена, окончила первый курс, и ее уговорили поехать на целину в студенческую газету в Алма-Ате. Газета называлась «Ленинская смена». Туда же поехали и мои друзья. И вот эти друзья-аспиранты мне и говорят: «Слушай, у тебя Лариску уведут. Это же Алма-Ата, там такие нравы и все такое прочее, а ты идешь на лагерные сборы». Я приехал на вокзал, и они уговаривают меня проводить ее хотя бы до Москвы. Короче, проводника уговорили: бесплатно проехал я до Москвы. Приехали в Москву, пошли к фронтовым друзьям моих родителей, погуляли там. А они потом говорят: «Ну, проводи девочку». И мы поехали на аэровокзал. Тогда можно было подойти к автобусу, а автобус подъезжал прямо к самолету. Короче, уговорили кассиршу пустить меня в автобус. Она просила ее не подводить: «Проводите только до самолета и назад». Ну, подъехали к самолету, прямо к трапу. Они меня подтолкнули, и я вошел в самолет.

Л.Б.: Без паспорта?

В.Б.: Нет, конечно. Какой паспорт? Паспорт был в аэропорту, на вокзале. А это был 1968-й год. Я прошел, следом за мной ввалились они все, в таких куртках с гербом Советского Союза и надписью «Ленинская смена». Я переоделся в эту куртку и сел с Ларисой. А там посчитали, что один пассажир – лишний. Раз считают, два считают, а кто с этой эмблемой, тех не считают, и поэтому не могут понять, что произошло. А на этом самолете какие-то важные чины летели в Алма-Ату, начался скандал из-за того, что затягивают с вылетом. Мы взлетели, и утром я оказался в Алма-Ате, хотя в то утро я обязан был появиться на лагерных сборах. Короче говоря, изобразили, что я сломал ногу, попал в больницу и прочее. Я работал в газете под фамилией Быстров, и потом получил грамоту ЦК комсомола как Быстров. Но все равно все об этом узнали. Я приезжаю, меня исключают из университета. Я пошел к заведующему военной кафедрой - тяжелый такой мужик. Я ему все рассказал, а он спрашивает:

- Ну, что, так любишь ее?

Я говорю:

- Конечно, люблю.

Простил. Зато потом, когда я заканчивал университет, они все-таки решили меня наказать. У меня были солидные предложения работать в московских газетах, на радио, на телевидении. А они сказали: «Нет, поезжай куда-нибудь в Псков и там поработай. Хороший ты парень, но слишком много о себе думаешь». В Псков я ехать не хотел. Тогда меня спросили: «Куда же ты хочешь?» Я ответил, что на Чукотку или Камчатку. «Ах, на Чукотку? Ну, давай. Возьми карандаш и подписывай» - все-таки они ко мне с симпатией относились. Ну, и короче говоря, я не стал ничего менять.

Л.Б.: А почему именно Чукотка, чтобы быть как можно дальше?

В.Б.: Просто бзик был такой в голове. Я в Билибино должен был ехать на атомную станцию, а попал в Магадан. Приехали мы туда, Лариса плакала, потому что Магадан произвел на нее страшное впечатление.

Л.Б.: Вы уже поженились к тому времени?

В.Б.: Да, поженились. У меня легендарная свадьба была. Ну, во-первых, во Дворце бракосочетания. Во-вторых, был герой Советского Союза и другие сенсации.

Л.Б.: То есть у Вас был свадебный генерал.

В.Б.: Потом череда черных «Волг». Я занял у своих преподавателей иностранного языка 600 рублей.

Л.Б.: А почему именно у преподавателей иностранного языка.

В.Б.: Старенькие женщины, они мне особенно покровительствовали. Проехали мы от этого дворца, в котором потом была резиденция полпреда президента, на Васильевский остров. Все это было очень красиво – до сих пор все помню.

Так вот, приехали мы в Магадан, и оказалось, что самые лучшие годы жизни мы прожили на Колыме, в Магаданском крае. Я создал там себе хорошую репутацию, и, как всегда, вознесся не ко времени. Я был заместителем редактора партийной газеты, самым молодым замредактора партийной газеты в Советском Союзе.

Л.Б.: Что там было такого хорошего, что это были лучшие годы жизни?

В.Б.: Открытия, открытия… Люди. Я сделал для себя потрясающие открытия. Меня там таким вещам научили! Ну, например, тогда все говорили «советский народ», «советская нация», «социалистический образ жизни» и так далее. А там один грузин написал труд «Колымская нация». Он утверждал, что «колымская нация» - это лучшая нация на свете. Он описал людей, принадлежавших к этой нации, мужчин и женщин, описал черты их характера.

Л.Б.: Что же это за нация?

В.Б.: Это трудно объяснить. Сейчас многое уже написано, читаешь иногда даже знаменитых, хороших людей, и там проходит такое разделение: кто сидел – это хорошие люди, кто их охранял – плохие. На самом деле все было, как в жизни: одинаковое количество достойных и добрых, негодяев и мерзавцев было как среди тех, кто сидел, так и среди тех, кто охранял. Многие академики оттуда не уезжали после того, как отсидели свой срок. Они так и умерли на Колыме. И объединялись они потом по-другому принципу. Не по тому, что «мы сидели», а по-другому.

Л.Б.: По какому же? Что их удерживало там?

В.Б.: Доброта, умение поддержать оптимизм, какая-то чистота помыслов. Любовь, если хотите. Там был один герой социалистического труда, он отсидел два срока. В 15 лет, еще мальчишкой его посадили за то, что он оказался на занятой немцами территории. Он сбежал из лагеря, и тогда его посадили уже по-настоящему, отправили на Колыму. А женился он на женщине, которая охраняла лагерь. И это была такая потрясающая любовь… А сколько я там узнал о жизни, о людях. Нигде я не получал таких уроков, как там, на Колыме.  Когда я уезжал оттуда, я плакал, потому что все это было так эмоционально и значительно для моей жизни.

Л.Б.: А сколько лет вы там прожили?

В.Б.: 12 лет.

Л.Б.: То есть у вас и дети там родились?

В.Б.: Да, обе дочки. Но у меня там и сложности были. Получилось так, что каждый месяц я должен был 100 рублей посылать дочке от первого брака. Жена не подавала на алименты – я просто им помогал. Но это было непросто, потому что зарплата у меня первые полгода была 90 рублей плюс 70% надбавки. Я должен был работать на двух-трех работах, чтобы хватало денег. Но это мне помогло, потому что из охломона, мальчишки, баловня я стал серьезным парнем. Я много работал и на радио, и на телевидении, и в газете.

Л.Б.: 100 рублей алиментов– это очень много по тем временам.

В.Б.: Безумно много.

Л.Б.: По-моему, таких алиментов ни у кого не было.

В.Б.: Я это сделал, потому что это для меня было  важно. И мы оттуда, из Магадана – я этим могу похвастаться – ездили с дочкой, когда ей было четыре года, в Варну. Мы были с ней и с Лариской в Париже, в Бордо. Мы там провели три шикарных недели, и это все за свои деньги.

Л.Б.: Там, наверное, северные надбавки большие были?

В.Б.: Ну, надбавки, надбавками. Там можно было получать не одну зарплату, а две с половиной, но и это не так много. У меня там был план, сколько я должен заработать. Потом, когда я в Москву переехал, я здешним ребятам говорил: «Поезжайте, там можно заработать». А они мне: «Ты что с ума сошел, в эту дыру?!»

Л.Б.: Там и холодно, и темно.

В.Б.: И колбасы нет.

Короче говоря, Колыма – это до сих пор для меня любимый отрезок времени. Я много работал, у меня инфаркт случился в 32 года. Во время отдыха у меня настоящий был инфаркт, но меня спасло, что мне попался молодой доктор, молодая девушка. Я очень стеснялся, мне было перед ней стыдно, что я лежу.

Л.Б.: Стыдно слабости своей?

В.Б.: Да. Я не мог себе этого позволить. Поскольку у меня был такой хороший стимул, я третий день встал и самостоятельно пошел в туалет.

А потом, когда мы уже приехали сюда, я стал сначала собкором «Советской России» по Карелии  и Мурманской области. Там я проработал там всего год, а через год меня приняли  в аппарат «Советской России». Когда я работал в Карелии, мне это нравилось, казалось, что оттуда мы никуда не уедем больше. Жена на это говорила: «Ты все врешь. Тебя поманят, и…» Вот меня поманили в Москву, и я, конечно, сорвался.

Л.Б.: А почему Вы пошли именно в «Советскую Россию»? Это же было время перестройки, тогда другие издания гремели.

В.Б.: «Советская Россия» была самая гремящая газета.

Л.Б.: Разве это не самая консервативная газета в то время?

В.Б.: Ну, нет. В 1980-е годы это была самая боевая газета: слова «перестройка», «прорабы перестройки», записки партийных работников уже совершенно другого стиля и другого пошиба. Я не собирался больше возвращаться в газету, у меня свои были настроения. Но потом Леня Кравченко, который был редактором «Труда», пригласил меня туда работать: «Пойдем, я тебя возьму собкором в Днепропетровск». Я представить себе не мог, что я в этой газете объявлений, буду работать… Он мне говорит: «Вот ты все время в партийной газете работал, но в «Правду» тебя не возьмут сейчас, а вот в «Советской России» есть такой сумасшедший редактор, Ненашев, которому всегда надо, чтобы было не так, как у людей. Поэтому «Советская Россия» в 80-е годы – это было нечто весьма интересное. Она будоражила всех, ссорилась с секретарями ЦК – все это было. А потом там был Чикин - великий революционер. Тогда было два специалиста по Ленину: Чикин и Егор Яковлев, они оба великолепно писали и даже соревновались друг с другом. Но если Яковлев потом ушел от этого, то Чикин остался таким же консервативным ленинистом.

Л.Б.: Вот я и говорю, что газета консервативная была.

В.Б.: А когда Ненашев стал министром печати Госкомиздата СССР, он меня  уговорил уйти к нему. А еще меня Иван Лаптев приглашал в «Известия», потому что он туда перешел. С Иваном Лаптевым мы дружим до сих пор. В «Советской России» я вел рубрики по морали и праву. Была, например, статья, которую написала одна из моих авторов, - Лариса Васильева. Называлась она «Эта странная женщина». Это была статья  о женщине, которая не хочет семьи. Она, как правило, знает два-три языка, у нее хорошее образование, она много зарабатывает. У нее уже есть ребенок, квартира. Ей нужен постоянный мужчина. И вот на такого типа материал приходило десять-двадцать тысяч писем в день.

Л.Б.: В день?

В.Б.: Да, в день. Это гигантская была почта. Реакция читателей была самой разной. Ну, например: «это не женщина, это – сволочь». У нас собрались талантливые авторы, особенно женщины.

Короче говоря, я подался к Ненашеву работать начальником главка периодики, науки и еще чего-то. Я занимался созданием издательств периодики. Особенно удачные у меня были проекты в Эстонии и в Литве. Это были такие объединения, которые издавали газеты, как бы предшественники будущих самостоятельных издательств.

Был конец 80-х годов, потом Ненашев перешел работать в Гостелерадио, и, естественно, первый, кого он потянул за собой, был я. Я стал генеральным директором программ телевидения, занимался формированием программ всех телеканалов, потому что все они относились к одной системе Центрального телевидения.

Л.Б.: Формированием программ в каком смысле?

В.Б.: Я решал, что ставить в программу, а чего не ставить. Без меня ни один канал не мог состояться

Л.Б.: То есть фактически вы отбирали контент?

В.Б.: Да, я отбирал контент. При этом возникали очень острые ситуации, потому что у Ненашева первым замом был Петр Николаевич Решетов, к сожалению, уже покойный. Хороший был человек, но он был фанатом той жизни. Он мог позвонить и сказать: «Богданов, отключи сегодня питерский канал, а то Белла Куркова готовит там что-то в «Пятом колесе». Только я мог это по должности сделать, больше никто.

Л.Б.: А как это можно было отключить?

В.Б.: Просто. Нужно было сделать так, чтобы не было эфира. Никаких особых усилий для этого не требовалось, отключил – и все.

Л.Б.: Нет, я понимаю, что технически это нетрудно сделать. Но ведь это же вызвало огромный резонанс!

В.Б.: Вот именно. Я об этом говорю не для того, чтобы подчеркнуть свою роль, а потому, что время от времени он такую команду давал. Я ему отвечал, что не буду этого делать. «Я тебе приказываю», - повторял он. «Если мы с тобой это сделаем, - говорил я, - то мы навсегда останемся в памяти, как…» Понятно, как кто. Тогда он звонил Ненашеву и жаловался, что я ему не подчиняюсь. Михаил Федорович принимал решение. Он говорил, что если Богданов так решил, то я верю, что этого действительно нельзя делать.

С Беллой Курковой мы всегда были в хороших отношениях. Или, например, ведущий «Поля чудес», с которым у нас самые теплые отношения. А начались они с неприятностей, потому что он сделал несколько передач про секс, про конкурсы красоты, потом была передача «Пестрая лента». Я стал на его пути, я ему помешал. И в конечном итоге он победил, он стал прекрасным ведущим. И хотя он победил, но в каком-то смысле я ему помог. Если бы его кто-то запомнили по передачам, которые были посвящены соревнованиям этих девиц, вряд ли бы он стал таким всенародно популярным. Теперь, конечно, у нас и ТНТ есть, и Собчак, но люди воспринимают Якубовича таким, каким он сейчас стал.

Потом Листьев привел Костю Эрнста с его первой передачей «Матадор» и уговорил меня посмотреть первую модель этой передачи. И я ее поставил в эфир без всякого решения коллегии.

Л.Б.: То есть Вы дали путевку в жизнь Константину Эрнсту?

В.Б.: Да. Он иногда вспоминает об этом.

Л.Б.: Спасибо, продолжим разговор в следующий раз. Сегодня мы только приблизились к тому моменту, когда вы стали председателем Союза журналистов.

 

 

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Основы журналистики:

Роды, виды и жанры журналистики

News image

Журналистика как любой род деятельности характеризуется прежде всего результатами, или содержанием деятельности, которое, в свою очередь, напрямую зависит от стремления...

Как правильно написать статью? Существуют правила написания статей

News image

Если перед Вами поставлена задача написать хорошую статью на заданную тему, это многое упрощает.

Очерк в журналистике

News image

Очерк называют “королем” художественно-публицистических жанров.

Интервью от журналиста:

Предпочитаю оставаться незаметным

News image

Предлагали шоу фокусников

Читать...

О тайнах редкой кремлевской профессии спичрайтера рассказывает журнали

News image

Российская газета: Текстовик, речеписец, спичрайтер - разные названия одной и той же профессии, которой вы посвятили свою новую книгу*.

Читать...

Или ты - пиарщик, или ты - журналист

News image

С председателем Союза журналистов России Всеволодом Богдановым беседует ведущий раздела `Профессия` Валерий Евсеев

Читать...

Павел Александрович Алашкин

News image

Pavel Aleksandrovich Alashkin ( 23.09.1974 года [СанктПетербург]) Россия (Russia)

Хаим Волькович Бейдер

News image

Haim Beyder ( 20.04.1920 года [Купель, Хмельницкая область]- 07.12

Питер Грегг Арнетт

News image

Peter Gregg Arnett ( 13.11.1934 года [Ривертон]) Новая Зеландия (New Zealand)

Владимир Познер: “Я всегда считал, что интервью – самый интересный жан

News image

- Вообще, день рождения для вас грустный праздник?

Джон Ф. Барнс

News image

John F. Burns ( 04.10.1944 года ) США (Usa) Лауреат двух Пулитцеровских премий, Барнс руководит лондонским бюро «Нью-Йорк Таймс...

Роберт Мэннинг

News image

Robert Manning (1919) США (Usa)