Путь в журналистику |
Журналисты - Интервью с журналистом |
Взрослые люди . Беседа с председателем Союза журналистов России Всеволодом Богдановым. Часть 1-я Продолжая цикл видеобесед «Взрослые люди» с классиками – учеными, деятелями культуры, общественными деятелями, ставшими национальным достоянием, – мы поговорили с председателем Союза журналистов России Всеволодом Леонидовичем Богдановым . Беседовала Любовь Борусяк. Любовь Борусяк: Сегодня проект «Взрослые люди» пришел в гости к многолетнему председателю Союза журналистов России Всеволоду Леонидовичу Богданову. 18 лет на такой должности – это очень долго. Всеволод Леонидович, вы ведь несколько раз переизбирались на эту должность с того, уже далекого 1992 года. За это время с общим состоянием российской журналистики, с нашими электронными СМИ и прессой произошли фантастические изменения. Но началу этой деятельности у вас предшествовала довольно длительная карьера: и работа газетным журналистом в Архангельске, и работа на телевидении в качестве директора программ – это было еще Центральное телевидение, а еще раньше - учеба на факультете журналистики Ленинградского университета. Я читала, что в локальном масштабе вы прославились еще в детстве, когда были президентом какой-то детской республики. Что это была за республика, расскажите, пожалуйста. Всеволод Богданов: Если уж рассказывать о моей собственной жизни, то я родился в Архангельской области. Это было в 1944-м году. Война завершалась. Моего отца убили в конце 1944-го года, а я родился в начале. Моя мама, молодая женщина, очень переживала смерть отца. Я жил у бабушки, а мама строила город Северодвинск. Она – выдающаяся женщина, до сих пор о ней легенды ходят. Моя мама на строительстве этого города атомных подводных лодок была лучшим специалистом по сметам строительства. Время тогда было суровое, строгое, и ныне там в Спецстрое и даже в других ответственных строительных структурах, которые еще не распались за последние годы, все ее помнят и говорят: Нина Павловна – это наш учитель. Л.Б.: Она по профессии инженер? В.Б.: Да, инженер-строитель, специалист по сметам. Я жил у бабушки вблизи Архангельска, в очень красивом селе на берегу Северной Двины, на горе или на угоре, как там принято говорить. Потом я переехал к маме. У мамы уже была другая семья: спустя 10 лет после гибели отца, она вышла замуж, там были дети. Я чувствовал себя как-то неуверенно, и мне предложили пойти в школу-интернат и создать там местное радиовещание. Л.Б.: Почему это предложили именно вам? Они же не знали, что впоследствии вы станете председателем Союза журналистов? В.Б.: У меня уже с шестого-седьмого класса была репутация: я занимался радиовещанием в школе N1 и в каком-то смысле объединял все школьные события. И вот меня пригласил директор школы-интерната и говорит: «Не хочешь пойти к нам в интернат?» Это было на острове Ягры, в Белом море. Меня это заинтересовало, но возникла вот какая проблема. Дело было в том, что я не сирота, мама-то у меня была. И чтобы меня взяли в интернат, надо было заплатить большую сумму. Мама работала и вроде бы прилично зарабатывала, но сумма была слишком большая. Я ему ответил, что мама, наверное, не сможет заплатить такую большую сумму. Тогда они мне предложили стать старшим пионервожатым в этой школе-интернате. Я пришел туда в девятый класс, а меня назначили старшим пионервожатым и определили зарплату – 360 рублей. Я получал эту зарплату, и она шла в погашение долга, а остальное оплачивала мама. Я учился в девятом классе и одновременно был старшим пионервожатым. В то время возникали всякие новшества, всем хотелось как-то по-особому построить свою жизнь. У нас, с одной стороны, вроде была романтика – школа-интернат в Белом море, на острове Ягры, где находился второй завод атомных подлодок «Звездочка». Это была закрытая территория, куда нельзя было въехать без пропуска. С другой стороны, там жили основном сироты, дети, у которых не было родителей. И вот в этой обстановке мы решили создать свою республику. Как у Белых и Пантелеева «Республика ШКИД», но только в других обстоятельствах. Л.Б.: Все-таки в вашем интернате жили и учились не беспризорники. В.Б.: Конечно. Это было другое время и другие нравы. И вот меня избрали президентом этой школьной республики. Я был в таком фаворе, в школе был почти как директор интерната. Конечно, я испытывал душевный комфорт. Но тут возникла драматическая ситуация: воспитательница ударила мальчика-третьеклассника и еще, в развитие наказания, лишила его обеда или ужина, я сейчас уже не помню. Мы тогда возмутились и возбудились. Мы – это девятый класс, в котором учился школьный президент. Л.Б.: Президент - не кто-нибудь! Это было в 1959-й году? В.Б.: Да. И тогда старший воспитатель – неплохая, но резкая женщина, сказала: «Ах, вы мерзавцы! Вы еще будете тут выпендриваться?! Я вас всех сегодня лишаю ужина!» На это мы ответили: «Хорошо! Мы вообще не будем ходить ужинать, а также завтракать, и обедать». Это было объявление голодовки. Л.Б.: К ней присоединились остальные классы? В.Б.: Нет, только наш девятый класс. Мы не могли позвать других, чтобы они тоже участвовали: там же были младшие, худые ребята. Тогда директор школы взял со стола счеты и запустил в нас со словами: «Мерзавцы, что же вы творите?!!» Так проголодали дней шесть. Л.Б.: Шесть дней?!! И вам, детям, это позволили? В.Б.: Да, шесть дней. Я еще раз напоминаю, что мы были на острове, оторваны от мира. Потом некоторые из ребят стали падать в обморок. Я перепугался, и, пробравшись пешком в город, пошел в горком комсомола. Я пробрался на автобус, проехал до горкома и рассказал об этой ситуации: о том, что мы не ходим в интернатскую столовую уже неделю. Конечно, мой рассказ вызвал полную панику. В интернат приехали люди из горкома партии и все расставили на свои места. А меня – зачинщика, исключили из комсомола и из школы-интерната. Должен сказать, что для меня это была безумная трагедия, поскольку в горкоме комсомола меня уважали. Л.Б.: Это в 15 лет. В.Б.: Да, да. И вдруг такое… И горком комсомола подтвердил, что решение было принято правильно. У них возникла паника, потому что вся школа возбудилась и могла после этого объявить голодовку. Поэтому в интернате меня все-таки оставили, но с должности старшего вожатого сняли, с президента республики тоже сняли. Я остался только журналистом школьного радио. Конечно, это было трагично для меня. Потому что я считал – и меня потом это часто в жизни подводило - я считал, что я, такой важный, нужный обществу человек, и, надо же, в таком состоянии оказался. Меня запугивали: «Ты соображаешь, что ты делаешь?! Ты соображаешь, чем это для тебя кончится? На тебе ж клеймо будет, как на животном». И тогда со мной встретился один парень - журналист из молодежной архангельской газеты, Женя Салтыков. Он провел со мной два дня. Не знаю, чем я его так задел за живое, но он написал огромный, на две полосы, очерк в молодежной газете, который назывался «Человек стоит на своем». И сразу, как только публикация появилась, состоялось бюро обкома комсомола, где на меня смотрели уже совсем другими глазами. Не как на нашкодившего мальчишку – теперь на меня смотрели очень хорошо. Л.Б.: А ребята-то Вас поддерживали или так сильно испугались, что старались не подходить к вам? В.Б.: Ну, нет. В классе ко мне было очень теплое, сочувственное отношение. Я ведь первым был в классе по учебе, особенно по математике. Я все годы был лучшим математиком в школе, и это тоже как-то создавало мне авторитет. А наш десятый класс был старше нас намного, и они были какого-то другого воспитания что ли. Было тяжелое время, когда все произошло. Меня исключили из комсомола, я очень переживал, что все это случилось. Директора школы тоже поменяли. Л.Б.: Еще бы, такое ЧП - дети не ели неделю! В.Б.: Но все равно, во мне был если не бунт, то желание вопреки всему случившемуся со мной казаться крепким. Ребята из десятого класса, которых я обвинил в том, что они в той ситуации, когда меня исключили из комсомола, поддерживали директора, ночью вызвали меня из спальни в мужской туалет и решили проучить. Они меня избили. Но это еще больше укрепило ко мне отношение моих одноклассников и ребят из других классов Л.Б.: Эти десятиклассники, они физически, наверное, были более сильные? В.Б.: Это были, если коротко сказать, с бандитской улицы ребята. И тогда очень важно было сохранить лицо. Ведь можно было расплавиться: остаться ни с чем и в душе, и в характере. Так или иначе, но после этого я зауважал журналистику. Мама моя говорила, что я странный парень, нормальные люди не идут в журналистику, в журналистику идут неудачники. Но я думал, что это профессия, которая по-настоящему все может перевернуть в сознании, может спасти человека и так далее. Я окончил школу и поехал поступать в институт. Поступать я решил в Институт авиационного приборостроения в Ленинграде (ЛИАП). Л.Б.: А почему именно в Ленинград? В.Б.: У меня, во-первых, мама училась в этом институте когда-то. Потом все, что было связано с отцом, было связано с Ленинградом. Л.Б.: А он из Ленинграда был? В.Б.: Да, он был из Ленинграда, отец родился в городе Порхове. Это сложная история – жизнь моего отца, я не хочу ее касаться. Я нашел недавно его могилу. Он похоронен на границе Норвегии, Финляндии и России. Там три кладбища: финское, немецкое и русское. Так вот, я поехал поступать в ЛИАП. И не один, а вместе с любимой девушкой. Л.Б.: У вас уже тогда любовь была? В.Б.: Да, я влюбленный был всю жизнь. И она завалила экзамены. Я психанул, и мы вернулись обратно в Северодвинск. Л.Б.: А вы что, не стали поступать после этого? В.Б.: Я во столько вузов поступал и бросал, пока не нашел то, что мне надо, что об этом коротко рассказать не получится. Когда я вернулся, меня пригласили работать в редакцию областного архангельского радио. Мне было 17 лет, когда я начал там работать. Это была исключительно полезная учеба. Я тогда увлекся радиофильмами – был в то время в моде такой жанр, вообще форма только-только появилась. Л.Б.: Радиофильм – что это такое? В.Б.: Это некое произведение, предположим, о городе, о каком-то коллективе. Я даже потом, когда учился в Ленинграде в университете, делал радиофильмы для ленинградского радио. Я уверен, что у нас лучшая радиошкола – это, конечно, питерское радио. Мой первый радиофильм назывался «В городе мечты и юности». Конечно, это о Северодвинске. В фильме участвовали артисты, участвовали рабочие, получилось такое бодрое произведение на целых 50 минут. Л.Б.: А чем это от радиоспектакля отличается? В.Б.: От спектакля это отличается тем, что в радиофильме принимают участие живые, реальные, а не придуманные люди. Там было про бригаду, где они все были счастливы, пели под гитару, рассказывали о себе. Это была такая смешная, бодрая ахинея, и все смеялись. Как сейчас помню, планерку на архангельском радио, на улице Попова и себя гордого: Боже мой, такую большую передачу я сделал. Л.Б.: Откуда у вас такие умения и навыки были? Ведь это довольно сложно. В.Б.: Со школьных времен - сам придумывал и сам все делал. А там был потрясающий журналист, который прошел огни и воды. И он вдруг встал, такой носатый, еврейского склада, и говорит: «Молодой человек, как Вам не стыдно? Какой Вы циник! «Город мечты и юности» - это же город, который построили заключенные. Зачем Вы это сделали? Вам захотелось славы?» Я стоял, и мне было очень стыдно. Звали его Зорий Шадхан – это родственник питерского Игоря Шадхана, как оказалось. Зорий Шадхан стал моим другом. Он крепко закладывал, мы иной раз с ним крепко спорили, но тот его урок был для меня очень важным и мощным. Я по-другому стал относиться к своей профессии. Эта профессия - она не праздник, это тяжелая работа, которая должна быть беспредельно честной и искренней. Знаете, есть такая поговорка: «трудно быть искренним перед Богом». Самое трудное для человека - это быть искренним перед Богом. Я вообще много покувыркался: на радио работал, потом еще где-то, а потом судьба сложилась так, что я поступил в МВТУ имени Баумана в Москве. Мама настояла, сказала, что хватит ерундой заниматься, займись, наконец, делом. Л.Б.: И сколько же вы в Бауманке проучились? В.Б.: Год с хвостиком. Л.Б.: Не так много. В.Б.: Нет, не много, но память осталась. Я до сих пор дружу с теми, кто учился со мной в группе. Они на полном серьезе говорят, что «ты наш, из МВТУ». Меня в то время немножко сбили с толку греки. В Греции были тогда «черные полковники», и оттуда в Россию эмигрировали демократы, в частности, деятели кино. И вот эти греки меня сбили с толку, сказав, что мне надо сниматься в кино. А Москва в начале 60-х годов была обалденная, это был такой сказочный город. Л.Б.: Чем именно? В.Б.: Во-первых, он был сказочный по проявлениям общей доброты. Помнишь фильм «Я шагаю по Москве»? Такой она и была. Когда я потом в Ленинград переехал, мне показалось, что это совершенно другой город - холодный, вежливый и пр. А Москва – это коммунальные квартиры, в которых еще оставалось много семей. Когда я учился в Бауманском, я жил на Садово-Спасской улице – это была семья фронтовых друзей моих родителей. Когда я бросил Бауманский, я бродяжничал, потому что боялся родителям сказать об этом. Потом приехал к маме и повинился. А отчим, который работал в военкомате, мне говорит: «Знаешь, хватит тебе гулять. Или иди в армию, или в военное училище». К тому времени третий год шел, как я окончил школу, а я ни с чем не определился. И тогда мама с отчимом меня отправили учиться в Ленинград, в Военно-медицинскую академию имени С.М.Кирова. В.Б.: Я туда и поехал. Лагерь этой академии в Красном Селе. Я начал сдавать экзамены, и написал сочинение «Почему я хочу быть врачом на подводной лодке». Л.Б.: А вы действительно хотели им быть? В.Б.: Нет, конечно. И тут заведующий кафедрой, полковник, который занимался гуманитариями, вызывает меня и говорит: - Парень, ты что, с ума сошел? Как ты при твоей натуре хочешь быть врачом? Ты знаешь, что такое быть врачом на подводной лодке? Да за полгода ты там сойдешь с ума! Я спрашиваю: - А что делать? А он: - Да беги отсюда немедленно! Л.Б.: А почему именно на подводной лодке, а не просто врачом? В.Б.: Академия имени Кирова в основном для подводных лодок выпускала врачей. И я его тогда спросил: - А что же мне делать? Он говорит: - Заваливай экзамен. Вторым экзаменом была химия, и я этот экзамен, естественно, завалил. После этого нас выстраивают на линейку и говорят: - Все, кто завалил экзамен, отсюда сразу же отправляются в армию. Л.Б.: А вы знали об этом? В.Б.: Нет, не знал. Я полковнику этому говорю: «Что же ты наделал, полковник?» А он мне отвечает: «Пошли к девчонкам» И мы пошли мы к девчонкам. Л.Б.: А кто такие «девчонки»? В.Б.: Это те, кто оформляет результаты экзаменов. Они ему говорят, что ничего сделать не могут: приказ уже подписан. Полковник им: «Какой еще приказ? Это я этого парня подставил». И они вернули мне документы. Это как раз была пятница – последний день июля, и я рванул в Ленинград. Денег у меня было - 15 копеек, и на электричке я ехал зайцем. Приехал я на Васильевский остров в приемную комиссию факультета журналистики, сдал документы. А потом отправился в общежитие, пешком пошел на 5-ю линию Васильевского острова. А уже и вечер наступил – коменданта нет. А раз коменданта нет – не могу поселиться в комнату. Спал я в проходной у дежурного вахтера, но зато я с ним подружился. На журфаке я написал сочинение и получил две пятерки: пятерку за само сочинение и пятерку за грамотность. У меня был бзик на грамотности. Я всегда любил математику, а на втором месте у меня была грамотность. Я до сих пор не выношу, когда запятая не там поставлена или буква «А» и «О» перепутаны. Меня трясет от этого. А еще я был очень голодный – денег-то у меня не было. Зная мою натуру, мне родители не дали мне с собой денег. Л.Б.: Чтобы вы опять не сбежали куда-нибудь? В.Б.: Да. Хорошо, что я у кого-то там рубль смог занять: покупал себе хлеб, так и питался. Следующий экзамен устный - русский и литература, а у меня помутнение в мозгах уже некоторое было. Но мне повезло: принимал у меня литературу Валя Соколов, который только что вернулся из Сорбонны, где он учился после аспирантуры. Он был такой важный, но мы с ним потом тоже подружились. Мне попался вопрос «Мужики Некрасова». Я сижу… Неелово, Горелово, Неурожайка тож… ну, ни хрена в голову не приходит, потому что я хочу есть. И вот он мне говорит: - Ну, расскажи… А я ему: - Ну, что рассказывать? Говорю ему слова «Неелово, Горелово, Неурожайка тож…». Он кивает головой после Сорбонны. А я ему: - Ну, что можно об этой жизни рассказать? Гениальный Некрасов сказал: «Неелово, Горелово, Неурожайка тож…» И когда я в седьмой раз повторил это сравнение, он сказал: - Замечательно! Такой художественный ответ мне очень нравится. Я получил «отлично», занял еще один рубль и послал маме телеграмму: «Мама, прости меня. Я сдал экзамен в университет, получил все пятерки». Я два раза написал «прости» и отправил телеграмму. Ну, мама есть мама: я через день получил перевод - внушительный по тем временам. Тех ребят, кто мне по рублю одалживал, я тут же позвал, и мы напились. Л.Б.: Вы к тому времени уже все экзамены сдали? В.Б.: Нет, потом еще был иностранный язык. Мы напились, а у меня немецкий был иностранным языком. Я пришел сдавать экзамен, и за что она меня, старушка, полюбила, я не знаю. Я даже боялся дыхнуть на нее, думал, что как дыхну, так она и умрет. Уж очень она была такая питерская, такая интеллигентная женщина. Там, в университете, у нас была своя компания: две девочки и два мальчика. Нас начали периодически исключать за прогулы. Потом их всех исключили, я один остался. У меня было много практики на ленинградском радио, на телевидении, я в газетах печатался. Л.Б.: А сбежать уже не хотелось? Вы чувствовали себя на месте? В.Б.: Ну, во-первых, перед мамой было неудобно. Во-вторых, скажу честно, я думал, что все-таки я сделаю что-то полезное, если я все это закончу. Конечно, когда я учился, у меня тоже было много приключений. Например, у меня был театр «Жираф». Л.Б.: А что это такое? В.Б.: Это был театр-капустник. Мы ставили спектакли два раза в год. Все, кто на факультет поступал, мечтали попасть в театр «Жираф». Я всегда отбирал актрис, актеров, и чаще всего это были спектакли из жизни Советского Союза, истории из жизни прессы. Самый лучший был спектакль к 50-летию Великого Октября. Л.Б.: Это 1967-ой год? В.Б.: Да. Мы инсценировали фельетоны разных лет, авторы этих фельетонов позже стали великими сатириками или писателями: Ильф, Петров и так далее. Мы ставили какой-то фельетон на сцене. Это было забавно, каждая миниатюра кончалась канканом. Я до сих пор обожаю канкан, каскад и всякие такие танцы. Выскакивали девчонки, и этим завершалась любая миниатюра. Это было в Доме работников искусств. Правда, это тоже чуть мне не стоило жизни на факультете. На другой день меня вызывают и спрашивают: - Что Вы мели в виду, когда Ваши девочки повернулись и всем нам, всему первому ряду, показали зад? Я отвечаю, что ничего, это просто такой танец. Так что театр у меня был, но я еще раз повторяю, что самым любимым у меня было ленинградское радио: там потрясающие люди работали. Л.Б.: Вы там радиофильмы делали. В.Б.: Да, радиофильмы. Девушка моя, которая потом стала моей женой, Лариса… Л.Б.: Ваша однокурсница? В.Б.: Нет, она была моложе меня. Мы познакомились через театр «Жираф». Она была балериной, но сломала ногу. Ее папа работал журналистом, и она пошла к нам на журфак. Мы делали радиофильмы. Я помню, например, радиофильм «Дневник штурмана Хрусталева». Это про подводную лодку, которая в конце войны была просто легендарной. Я дружил с теми, кто выжил после войны. И даже герой Советского Союза Лисин меня обожал после этого самого «Дневника штурмана Хрусталева». Помню, когда я собирался жениться во второй раз, мне не полагалось регистрировать брак во Дворце бракосочетаний, поскольку там регистрировали только первые браки. И он, как герой Советского Союза, организовал мне этот дворец. Л.Б.: То есть вам второй брак превратили в первый. В.Б.: Да. После четвертого курса мне надо было ехать на лагерные сборы, и тут случилась одна неприятность. Лариса, моя будущая жена, окончила первый курс, и ее уговорили поехать на целину в студенческую газету в Алма-Ате. Газета называлась «Ленинская смена». Туда же поехали и мои друзья. И вот эти друзья-аспиранты мне и говорят: «Слушай, у тебя Лариску уведут. Это же Алма-Ата, там такие нравы и все такое прочее, а ты идешь на лагерные сборы». Я приехал на вокзал, и они уговаривают меня проводить ее хотя бы до Москвы. Короче, проводника уговорили: бесплатно проехал я до Москвы. Приехали в Москву, пошли к фронтовым друзьям моих родителей, погуляли там. А они потом говорят: «Ну, проводи девочку». И мы поехали на аэровокзал. Тогда можно было подойти к автобусу, а автобус подъезжал прямо к самолету. Короче, уговорили кассиршу пустить меня в автобус. Она просила ее не подводить: «Проводите только до самолета и назад». Ну, подъехали к самолету, прямо к трапу. Они меня подтолкнули, и я вошел в самолет. Л.Б.: Без паспорта? В.Б.: Нет, конечно. Какой паспорт? Паспорт был в аэропорту, на вокзале. А это был 1968-й год. Я прошел, следом за мной ввалились они все, в таких куртках с гербом Советского Союза и надписью «Ленинская смена». Я переоделся в эту куртку и сел с Ларисой. А там посчитали, что один пассажир – лишний. Раз считают, два считают, а кто с этой эмблемой, тех не считают, и поэтому не могут понять, что произошло. А на этом самолете какие-то важные чины летели в Алма-Ату, начался скандал из-за того, что затягивают с вылетом. Мы взлетели, и утром я оказался в Алма-Ате, хотя в то утро я обязан был появиться на лагерных сборах. Короче говоря, изобразили, что я сломал ногу, попал в больницу и прочее. Я работал в газете под фамилией Быстров, и потом получил грамоту ЦК комсомола как Быстров. Но все равно все об этом узнали. Я приезжаю, меня исключают из университета. Я пошел к заведующему военной кафедрой - тяжелый такой мужик. Я ему все рассказал, а он спрашивает: - Ну, что, так любишь ее? Я говорю: - Конечно, люблю. Простил. Зато потом, когда я заканчивал университет, они все-таки решили меня наказать. У меня были солидные предложения работать в московских газетах, на радио, на телевидении. А они сказали: «Нет, поезжай куда-нибудь в Псков и там поработай. Хороший ты парень, но слишком много о себе думаешь». В Псков я ехать не хотел. Тогда меня спросили: «Куда же ты хочешь?» Я ответил, что на Чукотку или Камчатку. «Ах, на Чукотку? Ну, давай. Возьми карандаш и подписывай» - все-таки они ко мне с симпатией относились. Ну, и короче говоря, я не стал ничего менять. Л.Б.: А почему именно Чукотка, чтобы быть как можно дальше? В.Б.: Просто бзик был такой в голове. Я в Билибино должен был ехать на атомную станцию, а попал в Магадан. Приехали мы туда, Лариса плакала, потому что Магадан произвел на нее страшное впечатление. Л.Б.: Вы уже поженились к тому времени? В.Б.: Да, поженились. У меня легендарная свадьба была. Ну, во-первых, во Дворце бракосочетания. Во-вторых, был герой Советского Союза и другие сенсации. Л.Б.: То есть у Вас был свадебный генерал. В.Б.: Потом череда черных «Волг». Я занял у своих преподавателей иностранного языка 600 рублей. Л.Б.: А почему именно у преподавателей иностранного языка. В.Б.: Старенькие женщины, они мне особенно покровительствовали. Проехали мы от этого дворца, в котором потом была резиденция полпреда президента, на Васильевский остров. Все это было очень красиво – до сих пор все помню. Так вот, приехали мы в Магадан, и оказалось, что самые лучшие годы жизни мы прожили на Колыме, в Магаданском крае. Я создал там себе хорошую репутацию, и, как всегда, вознесся не ко времени. Я был заместителем редактора партийной газеты, самым молодым замредактора партийной газеты в Советском Союзе. Л.Б.: Что там было такого хорошего, что это были лучшие годы жизни? В.Б.: Открытия, открытия… Люди. Я сделал для себя потрясающие открытия. Меня там таким вещам научили! Ну, например, тогда все говорили «советский народ», «советская нация», «социалистический образ жизни» и так далее. А там один грузин написал труд «Колымская нация». Он утверждал, что «колымская нация» - это лучшая нация на свете. Он описал людей, принадлежавших к этой нации, мужчин и женщин, описал черты их характера. Л.Б.: Что же это за нация? В.Б.: Это трудно объяснить. Сейчас многое уже написано, читаешь иногда даже знаменитых, хороших людей, и там проходит такое разделение: кто сидел – это хорошие люди, кто их охранял – плохие. На самом деле все было, как в жизни: одинаковое количество достойных и добрых, негодяев и мерзавцев было как среди тех, кто сидел, так и среди тех, кто охранял. Многие академики оттуда не уезжали после того, как отсидели свой срок. Они так и умерли на Колыме. И объединялись они потом по-другому принципу. Не по тому, что «мы сидели», а по-другому. Л.Б.: По какому же? Что их удерживало там? В.Б.: Доброта, умение поддержать оптимизм, какая-то чистота помыслов. Любовь, если хотите. Там был один герой социалистического труда, он отсидел два срока. В 15 лет, еще мальчишкой его посадили за то, что он оказался на занятой немцами территории. Он сбежал из лагеря, и тогда его посадили уже по-настоящему, отправили на Колыму. А женился он на женщине, которая охраняла лагерь. И это была такая потрясающая любовь… А сколько я там узнал о жизни, о людях. Нигде я не получал таких уроков, как там, на Колыме. Когда я уезжал оттуда, я плакал, потому что все это было так эмоционально и значительно для моей жизни. Л.Б.: А сколько лет вы там прожили? В.Б.: 12 лет. Л.Б.: То есть у вас и дети там родились? В.Б.: Да, обе дочки. Но у меня там и сложности были. Получилось так, что каждый месяц я должен был 100 рублей посылать дочке от первого брака. Жена не подавала на алименты – я просто им помогал. Но это было непросто, потому что зарплата у меня первые полгода была 90 рублей плюс 70% надбавки. Я должен был работать на двух-трех работах, чтобы хватало денег. Но это мне помогло, потому что из охломона, мальчишки, баловня я стал серьезным парнем. Я много работал и на радио, и на телевидении, и в газете. Л.Б.: 100 рублей алиментов– это очень много по тем временам. В.Б.: Безумно много. Л.Б.: По-моему, таких алиментов ни у кого не было. В.Б.: Я это сделал, потому что это для меня было важно. И мы оттуда, из Магадана – я этим могу похвастаться – ездили с дочкой, когда ей было четыре года, в Варну. Мы были с ней и с Лариской в Париже, в Бордо. Мы там провели три шикарных недели, и это все за свои деньги. Л.Б.: Там, наверное, северные надбавки большие были? В.Б.: Ну, надбавки, надбавками. Там можно было получать не одну зарплату, а две с половиной, но и это не так много. У меня там был план, сколько я должен заработать. Потом, когда я в Москву переехал, я здешним ребятам говорил: «Поезжайте, там можно заработать». А они мне: «Ты что с ума сошел, в эту дыру?!» Л.Б.: Там и холодно, и темно. В.Б.: И колбасы нет. Короче говоря, Колыма – это до сих пор для меня любимый отрезок времени. Я много работал, у меня инфаркт случился в 32 года. Во время отдыха у меня настоящий был инфаркт, но меня спасло, что мне попался молодой доктор, молодая девушка. Я очень стеснялся, мне было перед ней стыдно, что я лежу. Л.Б.: Стыдно слабости своей? В.Б.: Да. Я не мог себе этого позволить. Поскольку у меня был такой хороший стимул, я третий день встал и самостоятельно пошел в туалет. А потом, когда мы уже приехали сюда, я стал сначала собкором «Советской России» по Карелии и Мурманской области. Там я проработал там всего год, а через год меня приняли в аппарат «Советской России». Когда я работал в Карелии, мне это нравилось, казалось, что оттуда мы никуда не уедем больше. Жена на это говорила: «Ты все врешь. Тебя поманят, и…» Вот меня поманили в Москву, и я, конечно, сорвался. Л.Б.: А почему Вы пошли именно в «Советскую Россию»? Это же было время перестройки, тогда другие издания гремели. В.Б.: «Советская Россия» была самая гремящая газета. Л.Б.: Разве это не самая консервативная газета в то время? В.Б.: Ну, нет. В 1980-е годы это была самая боевая газета: слова «перестройка», «прорабы перестройки», записки партийных работников уже совершенно другого стиля и другого пошиба. Я не собирался больше возвращаться в газету, у меня свои были настроения. Но потом Леня Кравченко, который был редактором «Труда», пригласил меня туда работать: «Пойдем, я тебя возьму собкором в Днепропетровск». Я представить себе не мог, что я в этой газете объявлений, буду работать… Он мне говорит: «Вот ты все время в партийной газете работал, но в «Правду» тебя не возьмут сейчас, а вот в «Советской России» есть такой сумасшедший редактор, Ненашев, которому всегда надо, чтобы было не так, как у людей. Поэтому «Советская Россия» в 80-е годы – это было нечто весьма интересное. Она будоражила всех, ссорилась с секретарями ЦК – все это было. А потом там был Чикин - великий революционер. Тогда было два специалиста по Ленину: Чикин и Егор Яковлев, они оба великолепно писали и даже соревновались друг с другом. Но если Яковлев потом ушел от этого, то Чикин остался таким же консервативным ленинистом. Л.Б.: Вот я и говорю, что газета консервативная была. В.Б.: А когда Ненашев стал министром печати Госкомиздата СССР, он меня уговорил уйти к нему. А еще меня Иван Лаптев приглашал в «Известия», потому что он туда перешел. С Иваном Лаптевым мы дружим до сих пор. В «Советской России» я вел рубрики по морали и праву. Была, например, статья, которую написала одна из моих авторов, - Лариса Васильева. Называлась она «Эта странная женщина». Это была статья о женщине, которая не хочет семьи. Она, как правило, знает два-три языка, у нее хорошее образование, она много зарабатывает. У нее уже есть ребенок, квартира. Ей нужен постоянный мужчина. И вот на такого типа материал приходило десять-двадцать тысяч писем в день. Л.Б.: В день? В.Б.: Да, в день. Это гигантская была почта. Реакция читателей была самой разной. Ну, например: «это не женщина, это – сволочь». У нас собрались талантливые авторы, особенно женщины. Короче говоря, я подался к Ненашеву работать начальником главка периодики, науки и еще чего-то. Я занимался созданием издательств периодики. Особенно удачные у меня были проекты в Эстонии и в Литве. Это были такие объединения, которые издавали газеты, как бы предшественники будущих самостоятельных издательств. Был конец 80-х годов, потом Ненашев перешел работать в Гостелерадио, и, естественно, первый, кого он потянул за собой, был я. Я стал генеральным директором программ телевидения, занимался формированием программ всех телеканалов, потому что все они относились к одной системе Центрального телевидения. Л.Б.: Формированием программ в каком смысле? В.Б.: Я решал, что ставить в программу, а чего не ставить. Без меня ни один канал не мог состояться Л.Б.: То есть фактически вы отбирали контент? В.Б.: Да, я отбирал контент. При этом возникали очень острые ситуации, потому что у Ненашева первым замом был Петр Николаевич Решетов, к сожалению, уже покойный. Хороший был человек, но он был фанатом той жизни. Он мог позвонить и сказать: «Богданов, отключи сегодня питерский канал, а то Белла Куркова готовит там что-то в «Пятом колесе». Только я мог это по должности сделать, больше никто. Л.Б.: А как это можно было отключить? В.Б.: Просто. Нужно было сделать так, чтобы не было эфира. Никаких особых усилий для этого не требовалось, отключил – и все. Л.Б.: Нет, я понимаю, что технически это нетрудно сделать. Но ведь это же вызвало огромный резонанс! В.Б.: Вот именно. Я об этом говорю не для того, чтобы подчеркнуть свою роль, а потому, что время от времени он такую команду давал. Я ему отвечал, что не буду этого делать. «Я тебе приказываю», - повторял он. «Если мы с тобой это сделаем, - говорил я, - то мы навсегда останемся в памяти, как…» Понятно, как кто. Тогда он звонил Ненашеву и жаловался, что я ему не подчиняюсь. Михаил Федорович принимал решение. Он говорил, что если Богданов так решил, то я верю, что этого действительно нельзя делать. С Беллой Курковой мы всегда были в хороших отношениях. Или, например, ведущий «Поля чудес», с которым у нас самые теплые отношения. А начались они с неприятностей, потому что он сделал несколько передач про секс, про конкурсы красоты, потом была передача «Пестрая лента». Я стал на его пути, я ему помешал. И в конечном итоге он победил, он стал прекрасным ведущим. И хотя он победил, но в каком-то смысле я ему помог. Если бы его кто-то запомнили по передачам, которые были посвящены соревнованиям этих девиц, вряд ли бы он стал таким всенародно популярным. Теперь, конечно, у нас и ТНТ есть, и Собчак, но люди воспринимают Якубовича таким, каким он сейчас стал. Потом Листьев привел Костю Эрнста с его первой передачей «Матадор» и уговорил меня посмотреть первую модель этой передачи. И я ее поставил в эфир без всякого решения коллегии. Л.Б.: То есть Вы дали путевку в жизнь Константину Эрнсту? В.Б.: Да. Он иногда вспоминает об этом. Л.Б.: Спасибо, продолжим разговор в следующий раз. Сегодня мы только приблизились к тому моменту, когда вы стали председателем Союза журналистов.
|
Основы журналистики:
Роды, виды и жанры журналистикиЖурналистика как любой род деятельности характеризуется прежде всего результатами, или содержанием деятельности, которое, в свою очередь, напрямую зависит от стремления... |
Как правильно написать статью? Существуют правила написания статейЕсли перед Вами поставлена задача написать хорошую статью на заданную тему, это многое упрощает. |
Очерк в журналистикеОчерк называют “королем” художественно-публицистических жанров. |
Интервью от журналиста:
Предпочитаю оставаться незаметнымПредлагали шоу фокусников Читать... |
О тайнах редкой кремлевской профессии спичрайтера рассказывает журналиРоссийская газета: Текстовик, речеписец, спичрайтер - разные названия одной и той же профессии, которой вы посвятили свою новую книгу*. Читать... |
Или ты - пиарщик, или ты - журналистС председателем Союза журналистов России Всеволодом Богдановым беседует ведущий раздела `Профессия` Валерий Евсеев Читать... |