Автор: Евгений Левкович

Rolling Stone , №49

RS встретился с журналистом и отставным телеведущим Леонидом Парфеновым, озвучившим британский мультсериал «38 обезьян»

После того как Парфенов покинул пост главного редактора русского Newsweek, вопрос «Чем он сейчас занимается?» снова обрел актуальность. Леонид снимает документальный фильм о Гоголе. Почти готов к выпуску книжный вариант телепроекта «Намедни. Наша эра». Наконец, Парфенов озвучил совершенно шизофренических мультипликационных персонажей, среди прочих - серийного убийцу и пожирателя головы нелегального албанского иммигранта. Собственно, британский мультсериал «38 обезьян» и стал поводом для нашей встречи.

Правда, что вы вообще не смотрите телевизор?

Правда. Например, в этом году до инаугурации Медведева я его вообще ни разу не включал.

А зачем вам понадобилась инаугурация?

Хотел посмотреть, какую Путин развернет хореографию, что он оставит себе, что - Медведеву, как поделит территорию, до какой степени будет себя демонстрировать. Если вы обратили внимание, Путину в итоге аплодировали трижды, в то время как Медведеву - только однажды. Плюс в церемонии впервые не участвовал глава ЦИКа. То есть не было человека, который бы говорил: «Уважаемый, вы получили такой-то процент голосов, это столько-то миллионов человек, поэтому вы победили на выборах и объявляетесь президентом Российской Феде рации». Але, гараж?! А на основании чего тогда, собственно, Медведев стал главой государства? Или стыдно было произнести эти цифры?

Получается, вы, как Афоня, телевизор не смотрите и газет не выписываете?

Нет, почему. Кое-что я читаю. «Коммерсантъ», например, «Ведомости», «Власть», Newsweek.

Newsweek - ваше последнее на сегодняшний день официальное место работы. Вы ушли по собственному желанию?

Да. Нужно признать, что общественно-политическая журналистика в стране сейчас очень слабо востребована. В принципе, понятно почему. Она все-таки является производной от общественнополитической жизни, а если этой жизни нет, то откуда взяться интересу? Польский Newsweek выходит тиражом примерно в три раза больше, чем русский, при том что Польша в четыре раза меньше России.

Многие обвиняли ваш журнал в излишнем объективизме. Будучи оппозиционным, по сути, изданием, вы никогда не «мочили» Кремль. Боялись?

Это мое понимание профессии. Я могу как угодно относиться к власти, но не терплю голых утверждений. Должны быть ссылки, объективные данные - всегда. Стараниями проправительственных СМИ у нас чрезвычайно разболтано представление об объективизме. Огромное количество людей полагает, что газеты и телевидение должны быть доской почета, в них должно быть две основные рубрики: «Ими гордится коллектив» и «Их разыскивает милиция». Но я не хочу под видом журналистики втюхивать пропаганду. Я бы тогда другим делом занимался - пошел бы в какую-нибудь партию служить. С другой стороны, будь я на каких-нибудь телевизионных дебатах, мог бы подискутировать на тему политической ситуации в стране, которая меня, чего уж там, прилично раздражает. Но таких дискуссий за последние четыре года у меня не было ни одной.

Вас не зовут?

Меня могут позвать на телевидение в связи с каким-то событием - допустим, книжка у меня вышла. Или вот было сто лет Брежневу - меня тоже позвали, потому что я вроде как считаюсь специалистом по советскому периоду. Но когда мне говорят: «Приходите поговорить просто о жизни», я спрашиваю: «Про преемников говорим или нет?» И во всех государственных СМИ тут же отвечают: «Вы чего, с ума сошли?» А я не понимаю, что это за тип интервью, когда я должен сидеть и думать о том, на какие темы вообще говорить нельзя, а на какие - только под определенным углом. К примеру, слово «преемник» на государственных каналах нельзя даже употреблять. Разумеется, я всегда отказывался от таких приглашений.

А вам, если честно, не хватает телевидения?

Да нет, я как-то за последние четыре года уже привык. Более того, вполне готов к тому, что этого не будет в моей жизни больше никогда. Я просто не вижу, где и что я могу делать в данных условиях. Конечно, если бы у меня была возможность вести такую программу, как «Намедни», я бы ее вел - я ведь не сам ее закрыл, в конце концов. Но поскольку журналистики в эфире федеральных каналов нет, то я как-то и не ставлю перед собой этого вопроса: а хочу ли я работать? Ящик - это же не листок бумажки, это огромное производство, там одного хотения мало. Поэтому, если нет условий - бессмысленно и хотеть.

Вы начали работать журналистом в начале 80 х. А о чем вы тогда писали?

Ой, о разном. Соловьев (Сергей Соловьев, кинорежиссер. - Прим. ред.) говорит, что у него сохранилась моя первая публикация в газете «Смена» под рубрикой «На соискание Государственной премии СССР». Это была рецензия на его фильм «Сто дней после детства». Премию, кстати, фильм в итоге получил. Много о рок-музыке я писал. Я же в Питере учился, и мне тогда, как и многим, сорвало крышу. Если сейчас я, кроме Земфиры, не смогу навскидку назвать еще кого-нибудь, в ком есть нерв сегодняшнего времени, то тогда были Майк, Башлачев, Гребенщиков, Шевчук, Цой. Во всяком случае, когда мы с Башлачевым в 1983 году поехали на фестиваль рок-клуба, то многие из этих песен знали уже наизусть.

Что, по-вашему, произошло с поколением «оставшихся в живых» рокеров? Кинчев, Шевчук, Бутусов, братья Самойловы - они как будто все одновременно сошли с ума, причем каждый по-своему. У меня есть странное подозрение, что это произошло тогда, когда они побросали пить и ширяться. Такая вот своеобразная плата за физическое здоровье.

Ничего не могу сказать на этот счет. Я никогда не пил вот так, как они. Водку и пиво вообще терпеть не могу. В институтской общаге я поселился с болгарами и сербами, миновав и водку, и портвейн, и жигулевское пиво.

Значит, вы не можете себя называть русским человеком.

Я как носитель языка и представитель коренной национальности вроде как должен любить водку, баню, квас, холодец. Но вот так получилось: ни в баню не хожу, ни холодец не ем. Водку - может быть, одну рюмку в год, по большой надобности, на Масленицу, например, под горячие блины. Андрей Лошак, когда приходит ко мне в гости, всегда очень радуется: «Ай, у тебя водочка есть!» А она у меня всегда есть. Ее все время какие-нибудь водочные олигархи дарят на Новый год, но она никогда не пьется.

А это правда, что Абрамович отказал вам в интервью?

И не он один. Человек в принципе не рождается с обязанностью давать кому-то интервью.

А почему он отказал?

Ну, у него такая тактика. Это связано, по-моему, с его личной психофизикой - он чувствует себя не в своей тарелке. Вы когда-нибудь видели, как он держится на публике? Ему все время неудобно, он как будто хочет закрыться и куда-то спрятаться. Я с ним дважды или трижды разговаривал, и это очень заметно.

Он хорошо вообще по-русски говорит?

Абсолютно нормально. Он, конечно, не какой-то там безумный златоуст, но достаточно остроумный, с подвешенным языком, с хорошим словарным запасом. Никаких проблем, в общем.

Леонид Парфенов

Леонид Парфенов

© Фото: Иван Куринной , www.rollingstone.ru

Откуда у вас такая страсть к русскому языку - при том, что родились вы в промышленном городе?

Я не знаю, честно. Я жил в огромном индустриальном советском центре, жители которого работают где? На так называемом градообразующем предприятии! Никто даже не спрашивал, на каком! Потому что вот он, завод, - один, главный. И люди тут рождаются не ради жизни на Земле, а ради выплавки черных металлов и варки стали. А кто не варит - тот неправильный какой-то. Я, когда поступал на журфак, никому об этом не сказал. Потому что это выглядело пижонством! Типа: «Чего он там о себе возомнил? Надо в вологодский политех на инженера поступать и нечего вообще выдумывать!» Такие были представления о нормальном вузе. А я вот не захотел туда. И Башлачев - тоже. Школ в городе было больше двадцати, а нас таких, с гуманитарными завихрениями, оказалось всего двое.

Вам когда-нибудь было страшно за свою жизнь?

Да, конечно. В Эфиопии, когда мне тыкали в зуб мудрости автоматом Калашникова и передергивали затвор.

Это кто так с вами?

Они не представились. (Смеется.) Может, эритрейцы, может - эфиопы. В то время шла гражданская война. В тот момент, когда у меня отобрали даже шлепки и подвели к кювету, я вспомнил: «И вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать». Это строчки Набокова. Потом оказалось, что мы просто ехали в трехдверном джипе и я, сидевший впереди, мешал людям с автоматами шмонать сидящих сзади. Сейчас я ту ситуацию вспоминаю со смехом. Когда-то мой нынешний герой Гоголь сообщил Аксакову, что собирается написать комедию из сегодняшней жизни, а Аксаков ответил: «В сегодняшней российской жизни нет комических сюжетов». Гоголь посмотрел на него холодно и сказал: «Знаете, все смешно». И написал «Ревизора». Мне этот взгляд на мир очень близок. Когда я вижу, как Путин с Медведевым выходят из кремлевской стены после выборов под аккомпанемент песни группы «Любэ» «Давай за»... Ну это же смешно!

По-моему, ничего смешного - наоборот, страшно.

Отчасти и страшно. Но я как комментатор не могу не заметить, что они были очень похожи на Дольче и Габбана. Более того, даже было понятно, кто есть кто: тот, что постарше и полысее, - Доминико Дольче, а помоложе и поволосатее - Стефано Габбана. Без некоторого иронического прищура на эту картину было бы как-то даже глупо смотреть. Да, это плохой политический результат, он свидетельствует об очень большом общественном нездоровье, но не увидеть в этом что-то комическое - это тоже какой-то неправильный и однобокий взгляд. Вы как себе представляете? Со зверской серьезностью заявить: «Это надругательство над выборной системой и священным правом народа?» Я этого не понимаю.

Вы вообще составили о Медведеве хоть какое-то впечатление?

Нет еще. Но видно же, что он пока сам себя фильтрует, старается никак себя не проявлять, а если и проявлять - то очень дозированно, на уровне стилистических вещей. Я виделся с ним на каких-то форумах, где он внешне и поведенчески выглядел таким верным путинцем - и все.

Интервью у него никогда не брали?

Нет. Когда он стал главой администрации, то отказался дать интервью «Намедни». Я долго не могпонять почему. А потом увидел его интервью на Первом канале и РТР и понял: все интервью давались с суфлером.

В смысле?

Он просто читал текст - это было видно. А ему задавали подготовленные вопросы. Видимо, поскольку со мной нельзя договориться о таком фарсе, мне было просто вежливо отказано.

А кто еще дает интервью с суфлером, вы знаете?

Никто. Но у Медведева поначалу были серьезные проблемы: он очень неуверенно держался перед камерами, пребывал в жутком зажиме. У него же совсем не было публичного опыта.

А откуда взялось мнение, что якобы Медведев толерантнее и мягче Путина?

Ну а куда жестче-то? Знаете, это как после Николая I: что бы ни было - будет другое. Я с одним видным кремлевским деятелем беседовал. «Слушайте, - говорю, - ну вода замерзает и при минус пяти градусах. Зачем же до минус пятнадцати температуру понижать? Агрегатное состояние ведь то же самое - лед». Он согласился.

Есть шанс, что в ближайшее время для СМИ наступит оттепель?

Не знаю. Пока только известно, что закрывается дело Мананы Асламазян - по крайней мере в том виде, в котором оно было. За ней остается административное нарушение - ввоз лишней валюты, за которое платится штраф, но уголовное дело, по которому ее преследовали, прекращено. Кто-то считает это фантастическим прорывом или делает какие-то далеко идущие выводы, а я не делаю, потому что главное зло уже совершено - организации «Интерньюс», которой руководила Манана, больше не существует и, очевидно, никогда уже не будет существовать. И пусть дело закрыто, но никто ведь не посчитал нужным официально извиниться за то, что существовавшая пятнадцать лет  организация, которая излечивала российскую журналистику от ее врожденного провинциализма в худшем смысле этого слова, была уничтожена. То, что делали в «Интерньюс», не делал ни один журфак. Они устраивали семинары в областных городах, организовывали бесплатные курсы. Я сам несколько раз выступал в рамках их программ, проводил какие-то занятия - разумеется, безвозмездно. Журналистика, между тем, должна быть делом столичным - не в смысле того, что делаться она должна только в столице, а в смысле того, что должна производиться на столичном, а не «жэковском» уровне.

Информационным поводом для интервью должен был стать скандальный мультфильм «38 обезъян», который вы озвучили специально для телеканала 2Х2. У меня к вам всего один вопрос: если вы вообще не смотрите телевизор, для кого вы тогда озвучивали этот мультфильм?

Для тех, кто смотрит. Меня прежде всего интересовал сам процесс. Мне действительно было интересно, и я работал очень истово. В итоге я не только озвучил, но даже немножечко влез в перевод, подредактировал его. Потому что, во-первых, русский язык, как всегда, длинноват по сравнению с английским, а во-вторых, в некоторых случаях меня не устраивала разговорность фраз. В целом же «38 обезъян» - действительно хорошо сделанный мультфильм, я всем советую посмотреть. Там очень много занятных героев, точных формулировок и правильно угаданных настроений. Это все очень по-английски - в смысле парадоксов и юмора. Меня в силу профессии всегда интересовало, как и почему меняется мир. Сейчас мне очень интересно, почему вдруг жанр мультфильмов для взрослых оказался столь успешным? И что это за аудитория, которая еще пять-семь лет назад ни за что не пошла бы в кино на полнометражный мультфильм, считая это детским делом, а теперь толпой валит на третьего «Шрека» или «Симпсонов»? В этом есть какой-то витамин, это не единичный успех отдельного талантливо сделанного мульта. Я хочу понять, на чем этот витамин основан.