Виталий Челышев

12 июня 1990 года Верховный Совет СССР принял Закон «О печати и других средствах массовой информации». Закон вступил в силу с 1 августа 1990 года и сказал каждому советскому гражданину: «ГОВОРИ!». Беседуем с отцами-основателями, авторами закона. Это Михаил Александрович Федотов, Юрий Михайлович Батурин и Владимир Львович Энтин. На перечисление их титулов ушло бы полстатьи, потому представлю их коротко. Федотов когда-то был исключён с юрфака МГУ за правозащитную деятельность, поработал в разных газетах, потом окончил и вуз, и аспирантуру, защитил кандидатскую по теме «Свобода печати – конституционное право советских граждан», а после принятия Закона побывал министром печати, Чрезвычайным и Полномочным послом в ЮНЕСКО (он и сейчас возглавляет Кафедру ЮНЕСКО в Высшей школе экономики), доктор наук, профессор, заслуженный юрист, секретарь СЖР, директор Центра экстремальной журналистики, далее везде. Батурин начинал работать с проектом этого закона, имея 3 высших образования: МФТИ, Юридический институт, журфак МГУ, а «после закона» параллельно защищал диссертации (доктор юридических наук – компьютерное право), окончил высшие курсы Военной академии Генштаба, Дипломатическую академию МИД, побывал в советниках президента Ельцина, слетал в космос (Герой России), преподаёт в МГИМО, секретарь СЖР. Энтин – два высших образования – языковое (английский, французский) и юридическое, кандидат юридических наук, до Закона – Институт государства и права АН СССР, после – представитель Агентства интеллектуальной собственности во Франции, Великобритании и странах Бенилюкса, затем – работа в постпредстве России при ЮНЕСКО (Париж), преподавание в Сорбонне. Он – один из разработчиков наших законов об архивах и об авторском праве, академик Международной академии сравнительного права, директор Центра правовой защиты интеллектуальной собственности.авторы закона о СМИ Здесь же следует объяснить, почему с такими великими людьми я говорю «на ты». Мы знакомы более 20 лет, и я, как народный депутат, выступал содокладчиком на Верховном Совете СССР во время принятия закона «О печати и других средствах массовой информации». Собраться вместе нам удалось только в 10 вечера на квартире у Михаила Федотова. Разошлись нехотя – после часа ночи.

Виталий Челышев (ВЧ): Итак, пока Михаил ищет первый оригинал законопроекта, задаю первый вопрос. Вы это придумали на даче? Собрались, потолковали, решили сделать закон и сделали его. Так?

Михаил Федотов (МФ): А ребята есть же! Вот исходный текст. И три подписи: Батурина, Энтина, и моя. 12 июля 1988 года – вот когда мы соорудили первый текст. Юра, ты сказал тогда: всё, зафиксировали, мы это закончили. Надо бы сфотографироваться так же, на лестнице.

Юрий Батурин (ЮБ): Зачем нам лестница? Дважды в одну воду...

Владимир Энтин (ВЭ): Давайте, сначала разговаривать.

ВЧ: Когда это начиналось, вы знали что-то о зарубежном информационном законодательстве? В Англии вот вообще нет закона о печати, и как-то живут. В разных странах это регулируется по-разному. Вы были готовы написать закон за один день? Или за одну неделю?

МФ: За два месяца.

ЮБ: Володя занимался исследованием правового регулирования СМИ, в том числе и Великобритании, и в других странах, он как раз западными СМИ занимался. А Миша занимался больше народными демократиями, он хорошо знал польские законы, румынские и все прочие. У меня был опыт практической работы над законопроектом «О гласности». Делал его 2 года, пока не похоронили этот проект в Верховном Совете. Но та работа показала мне самому, что я умею писать нормы. Это особое умение. И есть странность: в каждом новом призыве Госдумы всё меньше персон, способных к такой работе, утрачиваются навыки, а люди, считающие себя законописцами, просто делают текст, разбивают его на абзацы, ставят «статья 1», «статья 2» и полагают, что это закон.

ВЭ: И ещё насыщают текст словом «должен».

МФ: А раз нельзя написать «хочет», пишут «имеет право».

ЮБ: К тому же, в Думе сильно сократили Правовое управление – то есть, специалистов, переделывавших их писания в нормы. Нужно чувствовать нюансы. Ведь любую задачу можно описать десятком способов.

МФ: Но при этом, какой способ ты выберешь, таким должен действовать и дальше. Потому что нормы внутри одного закона и нормы всего законодательства связаны, как шестерёнки в часовом механизме.

ЮБ: И как только ты вписал в текст новую норму, тебе обязательно нужно вернуться назад и проверить всё предыдущее.

ВЭ: На предмет сцепления.

ЮБ: Нам просто повезло, что у нас троих эти навыки оказались в наличии.

ВЭ: Ну не просто... Я работал в НИИ советского законодательства. Там на интересных учёных советах, в частности, вовсю громили за «внепартийный, механистический подход» теорию законотворчества. А мне идея понравилась. И нравилось работать с собранием действующего законодательства. Мне поручили том 45: законодательство о культуре, куда попали средства массовой информации и пропаганды. Оказалось, что никаких нормативных актов, кроме постановлений ЦК (в лучшем случае – ЦК и Совмина) по печати вообще не полагалось. Я должен был выявить нормы ФУС (фактически утратившие силу). Но в графе «Законодательство о средствах массовой информации и пропаганды» – вообще прочерк.

ЮБ: А у меня навык появился в результате долгой работы с алгоритмами и программами. До написания программы нужно выработать алгоритм (цепочки, связывающие воедино разные блоки для решения задачи). И при этом научаешься эти блоки и дальние связи видеть в совокупности.

ВЧ: Важный вопрос. А как вы всё это пробили? Мне известно минимум 7 депутатов, которые ехали на Съезд со своими проектами. Мой назывался, конечно, «Закон о свободе печати». Потом мы увидели ваш проект – и поняли, что дело блестяще сделано, нужно защищать это. Ведь к морю поправок, которые ко мне приходили, проект оказался невосприимчив. Как Миша уговаривал народ, я помню. Мы с ним работали. Но вы же сотрудничали и с комитетами, которые проекту противостояли. И что?

ЮБ: Коробки конфет – волшебный инструмент убеждения.

МФ: Здравствуй, коррупционер!

ЮБ: Мы договорились об авторском сопровождении, чтобы кто-то из нас на каждом этапе присутствовал, и при этом каждый действовал по-своему. Я добивался результата контрпримерами. Предлагают поправку, я демонстрирую, к какому абсурду это может привести. Мы разные, но главный метод у всех нас: убеждать.

ВЭ: Важно научить оппонента воспринимать слова буквально. Тогда контрпримеры срабатывают. И второй приём: соглашаешься: давайте это впишем. Но теперь всё нужно переделывать. Вот здесь ломать. Вот здесь убирать согласованные со всеми блоки, «получившие одобрение винстанциях». Вы согласны заняться этой ломкой?

ЮБ: Чем дальше к концу работы, тем больше этот аргумент весил.

ВЧ: Вы напечатали один из вариантов в Прибалтике. Главлит там не действовал?

ЮБ: Не один из вариантов, а первый вариант. Главлит в Прибалтике был послабее. А первая публикация была в спортивной газете, там цензоры в политике слабы.

ВЭ: Спортивной крамолы они не нашли.

ЮБ: А дальше этот текст был опубликован в газете «Молодежь Эстонии» на русском языке, но... как перевод с эстонского. Никто с эстонского не переводил, просто взяли наш текст. Но для цензоров это был перевод с эстонского, уже опубликованный текст. В СССР опубликованный текст повторно не цензурировался. И после этого началось «победное шествие» проекта.

ВЧ: Публикация проекта в журнале «Журналист» очень много значила. Но там цензура всё же вмешалась. Даже заголовок придумали «Каким быть закону о печати?».

ЮБ: Это и был проект закона, но публикацию разрешили, если мы заменим слово «проект» на «версия» и снимем слова «статья» и номера статей. Ну, это проще, чем расставить номера...

ВЧ: Что вызывало самые большие претензии со стороны ЦК КПСС?

ЮБ: Конечно, запрет цензуры.

МФ: Видишь ли, наши оппоненты соглашались на запрет цензуры! Они говорили: хорошо, давайте запишем, что цензура запрещена, но контроль за охранной государственных тайн осуществляют специальные органы. А цензура запрещена!

ВЧ: Но ведь после принятия закона что-то такое оставалось?

МФ: Было утверждено новое положение о Главлите СССР, по которому у них не было функций цензуры, а была функция консультирования редакций СМИ, причём на коммерческой основе. А после путча всё это было разгромлено. Я лично Главлит СССР закрывал. И кое-кого из этого славного ведомства мы взяли к себе, в Госинспекцию по защите свободы печати и других средств массовой информации при Минпечати. Среди цензоров были, кстати, замечательные люди: тот же бывший зам. начальника Главлита Владимир Алексеевич Солодин – профессионал, умеющий читать и осмысливать прочитанное. Он оказался, кстати, одним из лучших свидетелей на процессе по делу КПСС в Конституционном Суде. Так Главлит трансформировался в Инспекцию по защите свободы печати. Я недавно выступал перед работниками Роскомнадзора и говорил им: вы должны помнить, что ваша миссия – защищать свободу массовой информации, а не быть надсмотрщиками над СМИ!

ВЧ: Мне кажется, что тогда и Верховный Совет, и общество – все были готовы к отмене цензуры, попытки противостоять были ритуальными. А вот заключительным аккордом при принятии закона была «работа с поправками». Уже Николай Фёдоров (тогда глава рабочей группы, а ныне – президент Чувашии) выступил с докладом, а я, как содокладчик, вёл обсуждение поправок. На статью 7 (право учреждать СМИ) съехалась вся королевская рать: секретари обкомов партии в полном составе. Все они перед сессией, на спуске в буфет, обнимались и целовались, разве что к перстню не прикладывались, как в каморре. Дело в том, что статья 7 разрешала учреждать СМИ гражданам СССР, достигшим восемнадцатилетнего возраста. То есть, физическим лицам! Как раз перед этим у нас была стычка с председателем Верховного Совета Лукьяновым. В итоге он извинился и громогласно (он любил театр) объявил, что товарищ Челышев вообще его лучший друг. И – ушёл с седьмой статьи. Заседание вёл Лаптев. Объявляю дискуссию по статье 7 и предлагаю принять её в целом. Партийная часть зала гудит и требует убрать физических лиц. Что, каждый сопляк сможет открыть газету! Аргументов у меня было два. Первый: с партиями всякое случается, не исключено, что в трудный момент кто-то из вас поможет своей партии и откроет газету. Аргумент им не понравился (многие из них сейчас, кстати, никак не издают партийные газеты, а возглавляют финансовые группы). И тогда я включил аргумент №2: «Мой друг Анатолий Иванович Лукьянов со мной согласен». Услышал, как слева в президиуме скрипнула дверь и чьё-то зоркое око прожгло меня насквозь. Зал взволнованно и растерянно загудел. Иван Дмитриевич Лаптев поставил статью на голосование – и её приняли! Лаптев объявил перерыв, и тут ко мне подошёл крупный такой молодой человек, наклонился и шепнул: «Анатолий Иванович вас ждёт в лифте». Он действительно ждал меня в персональном лифте и спросил холодно: «Вы сделали всё, что хотели?». Я ответил: «Да». Он кивнул и сказал: «Предложите после перерыва прекратить обсуждение поправок и принять закон в целом. А я вас поддержу. По-дружески». Я согласился. После перерыва «работа с поправками» заняла не более пяти минут. Его приняли в целом. Статья 7 была непроходной. Но она прошла. Насколько она оказалась важной?

МФ: А ты оглянись вокруг: сегодня местные радиостанции в 90% случаев учреждают или г-н Иванов, или господа Иванов, Петров и Сидоров. Никаких организаций – частные лица.

ВЧ: А не кажется ли вам, что новый закон, открыв дверь для новой прессы, частично обрушил прессу старую, которая за закон боролась?

МФ: Нет. И новая пресса появилась не сразу. Но главное, он дал возможность учредительства трудовым коллективам – в той же статье 7. И первым зарегистрировался журнал «Октябрь». Маленькая история. Мы с несколькими коллегами создали при нашем юридическом вузе крошечный кооперативчик «Алтерлекс». Возможно, он существует и сейчас. Мы помогали редакциям готовить документы к будущей регистрации: уставы для «Комсомолки», «Октября», «Знамени», «Дружбы народов», «Литгазеты», «Известий», «Огонька» и т.д. Потом в медиасообществе этот пакет документов начал размножаться (кому ж охота платить хоть и копейку?). Мультипликативность абсолютная. И когда мне позвонил Полторанин и предложил заняться вопросами регистрации СМИ, я понял: вот оно счастье! Если я буду сидеть в Министерстве и проверять документы, которые сам и готовил – всё будет нормально. Но с кооперативом покончил: госслужба есть госслужба, а я человек законопослушный. С 1 августа закон вступил в силу и началась регистрация. Перед моим кабинетом в министерстве выстроилась очередь: уважаемые писатели, журналисты, главные редакторы. Мы всех регистрировали. И важно: тогда учредителями были не частные лица, а трудовые коллективы, против которых в Верховном Совете возражали не меньше, чем против физических лиц. Знаешь, как мы брали этот барьер? Просто: доставали цитату со ссылкой на том и страницу в ПСС В.И. Ленина, где он говорил, что фабрично-заводские многотиражные газеты должны стать органами трудовых коллективов. И все тут же соглашались: да, правильно.

ВЧ: У меня хранится рукопись замечательного учёного-физика, треть которой – методологическая база, ссылки на классиков марксизма-ленинизма.

МФ: Вот! У нас ту же роль играла преамбула, куда мы понавтыкали идеологическую белиберду. А когда у нас спрашивали, зачем преамбула, мы отвечали: пожалуйста, уберём. В преамбулу нам вписывали и то, и другое, и третье. Мы соглашались. А потом вся преамбула убиралась. Что-то осталось в статье 7. Но там это никому не могло помешать – все имеют право учреждать СМИ, и вы тоже. В законах хвостики могут крутить собачками. Привычное лозунговое звучание притупляет бдительность.

ВЧ: Ещё до закона начали открываться новые кооперативные газеты. Я ездил в Латвию смотреть первую из них – «Всё для вас». Создатели предполагали, что она станет общественно-политической, но ошиблись. А сколько самиздатовской прессы было на улицах! На ромайорах, на копировальных машинах делали огромные тиражи. Эта пресса уже стала базисом закону.

ЮБ: Конечно. Закон о гласности мы просто начали разрабатывать, опережая время. Его можно было принять. Но общество созрело для нового закона – о печати.

ВЧ: Кто был самым большим врагом вашего проекта, и кто вбросил в Верховный Совет «альтернативный» проект, чтобы стереть авторские имена?

МФ: Это было связано с первым чтением. Клон почти не отличался от нашего, который прошёл комитеты. Клон и раздали депутатам.

ВЭ: И мало кто заметил.

ВЧ: Заметили. Заметили, что подписей нет, и начали вглядываться. И всё-таки, кто дирижировал этим?

МФ: В качестве главного идеолога был Вадим Андреевич Медведев. Он вызвал к себе Колю Федорова, он ему объяснял, что надо полюбить советскую власть, а то, что вот вы вытворяете, ни в какие ворота. Вадим Андреевич был злым гением всего этого процесса.

ВЧ: Ну злых гениев там хватало...

МФ: Их там хватало на целый хор. Хор злых гениев. Опера.

(Здесь Михаил Федотов зачитывает протоколы борьбы поправок. Звучат фамилии депутатов-журналистов и депутатов партийных секретарей, тексты формулировок от ЦК. Я и так перекрыл объём, потому вынужден вернуться к диалогу - ВЧ).

ВЧ: Через год на базе этого закона родился российский Закон о СМИ, действующий по сию пору. Не кажется ли вам, что за минувшие 20 лет наследники тех злых гениев постарались затолкать его в тогда ещё уготовленное прокрустово ложе? Его не съели, но понадкусывали.

МФ: Только нужно помнить, что союзный закон просуществовал лишь полтора года и стал историей. А надкусывали уже российский Закон о СМИ. Союзный был первой ступенькой к российскому.

ВЭ: Я бы не хотел таких аналогий. Союзный закон отвечал романтическому восприятию общества. Российский – уже некая алгоритмизация процесса. Он потому и продержался столько лет, что более технологичен.

ВЧ: Насчёт технологичности – соглашусь. Начиная с заголовка...

МФ: А почему начиная с заголовка? Что, мы были такие вот неграмотные и не понимали, что печать – это вид СМИ? Это не случайно. Это тоже очень техничная вещь.

ВЭ: В утверждённом Плане законопроектных работ значился закон о печати и других средствах массовой информации. За ним было забито место. Измени заголовок – и место потеряно.

ЮБ: Правильно. И ещё: в Конституции говорилось только о свободе печати. И для того, чтобы эту свободу распространить на телевидение и радио, мы слукавили, написав, что печать и другие средства массовой информации свободны.

ВЭ: И еще. Когда в СССР утверждается план законодательных работ, то в нём указываются организации, ответственные за подготовку...

ЮБ: Интересно, что Володя сказал эту фразу в настоящем времени...

ВЭ: И сейчас та же осталась привычка. Но в нашем случае среди организаций был указан Союз журналистов, что дало возможность подключиться к созданию проекта «под крышей» СЖ СССР. Название было очень техничным.

ВЧ: Не успели принять закон, как на него начались наезды, в том числе, и со стороны Михаила Сергеевича.

МФ: Наезды были и будут. А Горбачев в январе 1991 года (события в Вильнюсе) с трибуны Верховного Совета заявил: давайте приостановим закон о печати, а плюрализм будет обеспечивать парламент. Думаю, это был неудачный экспромт.

ЮБ: Никакая гласность не могла бы появиться, если бы ее не пытались приглушить. Закон сопротивления.

ВЧ: Ну, да, и мы должны быть благодарны тем, кто нам пытается заткнуть рот.

ЮБ: Тут другое: если бы не было давления, не были бы отработаны достаточно сильные механизмы противодействия, это казалось бы ненужным. И не появилось бы такого закона, где заложены хорошие предохранительные механизмы.

ВЭ: «Закон квашеной капусты». Чтобы капуста дошла как следует и потом хрустела, нужно, чтобы она находилась под гнётом. Без гнёта нет хруста.

ВЧ: Замечательная формула. Итак, прошло 20 лет с принятия базового закона и 19 лет – от рождения российского закона о СМИ. Капуста хрустит? Но территория свободы заужена на разных уровнях. О районной прессе не говорю. Многие прочили ей гибель (в том числе, и министр Лесин). Она, конечно, не умрёт – по причинам электоральным, например. Но разве это жизнь?

ВЭ: В Америке она прекрасно живет. Окучивает даже самые маленькие городки. Только она мэру не принадлежит.

ВЧ: Но ведь закон нарушается, есть цензурные вмешательства. Даже когда газета не мэрская. У нас в журнале лавина сигналов – то Самара, то Кострома, то Сочи, то Воронеж или Тольятти. Я не говорю о том, что парламент не контролирует исполнение законодательства. Но и прокуратура не контролирует! Делаются попытки в ручном управлении регулировать ситуацию: то Фонд защиты гласности шлёт материалы в Генпрокуратуру, то Богданов едет к очередному губернатору тушить очередной медиа-пожар. Да, «Журналист» свободен, но у него тираж 9-12 тысяч экземпляров, «Новая газета» свободна, но у неё тираж под 250 тысяч экземпляров. На наши-то полтораста миллионов граждан. Контроль начинается с массовых тиражей. А на маленьких газетах верхом ездят пресс-службы. Самый большой тираж – у федеральных телеканалов, но там контроль полный. В Думе «потерялись» законы об общественном телевидении, об экономической независимости изданий, новая, вами же подготовленная редакция Закона о СМИ. Одна думская дама мне сказала: «Нет политической воли». А куда она ушла, эта воля?

МФ: Правильно дама сказала. Конечно, если сравнивать ситуацию в Советском Союзе и сейчас, то это несравнимо. Сейчас мы, безусловно свободнее.

ВЧ: Но если мы свободнее, почему журналистов убивают? Это от слабости тех, кто убивает, или просто такая лёгкая «технология» ликвидации свободного слова? ВСЕ: И то, и другое!

ЮБ: Если некто силён, он выберет трудный путь, путь аргументов. Если он слаб, то и способ будет выбран до ужаса лёгкий.

МФ: С другой стороны, есть и иная логическая цепочка. Если журналист, критикующий, например, губернатора, оказывается жертвой насильственного преступления, и мы понимаем, что это связано с критикой губернатора, возникает вопрос: не пора ли губернатору предстать перед судом и отправиться в места, не столь отдалённые?

ЮБ: Как только произносится слово «преступление», мы входим в сферу доказательств, и в этом-то вся сложность.

МФ: Доказательства несложно найти. Не видно желающих их искать.

ВЭ: Ну, когда существует политическая воля не находить...

ЮБ: Вчера прочитал в газете по поводу дела о взятках, которые раздавал концерн «Даймлер», в том числе и нашим чиновникам. МВД получило бумаги из США и говорит: мы не можем расследовать это дело, потому что все бумаги на английском, а у нас нет переводчика! (Общий смех). По-моему, в «Ведомостях» читал. Вы понимаете?

ВЭ: А если взятку давали в иностранной валюте...

МФ: ...то мы не можем прочитать, что это за денежные знаки...

ВЧ: Вот посмотрите: то, что многие приняли за перемены, за новую оттепель, на самом деле связано больше не с политикой, а, скорее, с кризисом...

МФ: Или с глобальным потеплением...

ЮБ: ... которого нет на самом деле, которое – не более, чем мировая политическая интрига... Чем больше человек живёт на свете, тем яснее он понимает: если в апреле стало тепло, то это вовсе не значит, что в мае не выпадет снег.

ВЧ: Вы вот придумали закон, его приняли и полюбили. Если закон действует в полную силу, он повышает или понижает авторитет власти?

МФ: А это зависит не от закона, а от власти!

ВЭ: Чем больше власть оторвана от народа, от его волеизъявления путём голосования, тем ей безразличнее, что пишут в газетах, потому что главное, что показывают по ящику. Без ящика нет управления.

ЮБ.: Ящик управления, нет, коробка передач...

ВЭ: Когда горела Останкинская башня, ужас объял власть, ибо без телевизора она куда-то исчезла, растворилась.

МФ: А чего не показали, того и не было. Но теперь появился интернет.

ЮБ: Удивительно. Я с 84 года занялся компьютерным правом. Первая моя публикация «Проблемы компьютерного права» датирована 1985 годом – за 3 года до нашей работы с проектом. И я благодарен моим коллегам и товарищам за то, что они тогда с пониманием отнеслись к моим компьютерным фантазиям. Впрочем, и весь этот закон был фантазией. Но мы, когда писали проект, предусмотрели развитие сетей. Эта статья в российском законе и сейчас существует.

МФ: А пленум Верховного суда сейчас её разъяснил. Это удачный пример прогнозирования законодательных целей.

ВЧ: Вы сами подвели меня к вопросу о пленуме. Ваша оценка его решения?

МФ (ответ скорректирован, я цитирую высказывание Федотова после принятия постановления - ВЧ): Исторический пленум. Совершенно серьёзно говорю. Была борьба. Были переговоры в рабочих группах и по телефону, ситуация менялась стремительно. Но принято очень полезное для наших СМИ решение. Это признают все. В общем, отстояли закон ещё раз.

ВЧ: Отлично, но я вернусь к тому, о чём спрашивал в самом начале: закон понадкусывали другими законодательными актами – о выборах, об экстремизме, много чего было. Параллельно был отменён указ 810, требовавший от госслужащих быстрой реакции на выступления СМИ. В УПК РФ тоже всё нечётко прописано: можно возбуждать дела по публикациям, а можно и не возбуждать. Мы уже говорили о ситуации, которую Лидия Графова назвала свободой слуха – отсутствие реакции на выступления СМИ. Закон о печати прописал к тому же, что редакция не обязана вступать в переписку с читателем.

МФ: Не обязана, но может.

ВЧ: Но не делает этого. Никто, кроме «АиФ» (там и тираж большой) и коммерческих газет, отвечающих на вопросы о болезнях. Не считаете ли вы что мы сами, без злых намерений, ограничили людей в свободе высказывания? Я ошибаюсь?

ВЭ: Происходит эволюция политической системы, одновременно меняется и функционирование системы коммуникативной. СМИ начинают решать другие задачи. Формы управления и обратной связи, к которым мы привыкли, перестают действовать. Общественное мнение, на которое прежде опиралась власть, отодвинуто в сторону. Идёт апеллирование к конкретным референтным группам, которые значимы для власти. Мнением населения как такового, власть уже не дорожит.

МФ.: Поэтому СМИ тиражом в 999 экземпляров могут иногда иметь больший вес, чем газета тиражом в 100 тыс. экз., если эти 999 экземпляров отправляются по списку: в Кремль, в администрацию, в правительство и т.д. Такие издания могут распространяться бесплатно. Их ценность не в коммерческой рекламе, а в узконаправленном влиянии. Помнишь, рекламные щиты «Запретить толлинг. Хватит грабить Россию», а напротив – «Запретить толлинг – разорить Россию». Рекламу видели миллионы, а смысл понимали лишь несколько чиновников, принимавших решения.

ЮБ: И я хотел бы ответить на вопрос о нарастающих ограничениях. Любой закон – это уже ограничение, поскольку он – совокупность норм, а норма – это правило, а правило – это ограничение. Если в нашей стране можно ездить только по правой стороне дороги, это можно расценить как ограничение вашего права на свободу передвижения. Но это ограничение необходимо для того, чтобы вы просто могли передвигаться. Итак, закон Союза ССР о печати и других средствах массовой информации родил российский закон о СМИ. Тот, в свою очередь, родил практику его применения, практика применения родила конфликтные ситуации, конфликтные ситуации родили необходимость в их разрешении. Вот пленум Верховного суда и разрешал конфликты, поскольку практика применения закона довольно сложна. Эта сложность и показывает длину пути, который мы прошли за 20 лет, насыщенные событиями.

ВЧ: Очень важный вопрос. Тогда, в 88 году, вы сумели заглянуть вперёд, и закон о печати стал в итоге базовым не только для России, но и для новых государств на постсоветском пространстве. Нынешние законы этих стран сильно отличаются от вашей матрицы?

МФ: Отличаются, но когда начинаешь читать их, то видишь следы нашего закона: конструкция, прямое заимствование многих норм. В Прибалтике – в меньшей степени. В Эстонии вообще нормативов мало, а свобода печати есть. А вот, например, в Средней Азии просто дословно вплоть до опечаток.

ЮБ: Но! Там можно встретить ту или иную статью, которая все эти заимствования нивелирует.

МФ: В одной бывшей союзной республике я нашел в законе о СМИ норму, которая была изложена дважды: сначала в виде пункта, а потом – отдельной статьёй. Дважды одно и то же. Удвоение реальности.

ВЧ: Вы мудрые и великие, скажите же мне, через 10 лет этот закон, или тот, который дожидается принятия в Думе, – они будут работать?

МФ: Отчасти.

ВЧ: Я так себе прогнозист, но давал 10 лет основным бумажным СМИ, а потом СМИ на бумажных носителях останутся только для очень богатых подписчиков. Но вот на днях корпорация SONY дала прогноз, что бумажные СМИ отомрут через 5 лет. Меня это удивляет. Но если произойдет повальная смена носителей, это что-то изменит в действии вашего закона?

МФ: Изменит.

ЮБ: Если смена носителей – да. Но за 10 лет ничего не изменится. Айфоны, айпэды, ну да, можно листать странички книг... Но за 100 км от Москвы, кто там будет что листать? Какая там смена носителей? 100 лет будет то же самое.

МФ: Может, в Японии бумага и отомрёт. Да и то на время.

ЮБ: А ещё через 5 лет кто-то изобретёт бумажную газету, как эффективный метод продвижения политиков или товаров. И всё вернётся на круги своя.

МФ: Второе – о законе. Через 10 лет ему на смену должен прийти новый закон – о массовых коммуникациях, который установит обобщённые правовые нормы отношений в коммуникационной среде.

ЮБ: Я поддерживаю Мишу. Российскому закону через год будет 20. И уже потребовалась законодательная чистка огромного объёма. Постановление пленума – 30 страниц. Значит, нарастает сложность, требующая нового регулирования, а раз требует – возникнет потребность в новом законе.

* * *

20 лет спустяО, нет, на этом разговор не закончился. Мы говорили об интернете и политике, о блоггерстве и журналистике, о выборе и выборах. Несмотря на позднее время, расходиться не хотелось. Но в материале, и так разросшемся, я поставлю точку. Закваска гласности, брошенная Горбачёвым в минувшем веке, и первый закон «О печати и других средствах массовой информации», принятый 20 лет назад, давно перебродили, но всё же не стали уксусом. Мы говорим вслух то, о чём когда-то считалось опасным шептать на ухо. Мы внутренне стали свободнее, и целое поколение выросло, не зная официальной цензуры. Борьба продолжается? Может быть. Если говоришь правду – всегда борешься. Если молчишь, кто тебя услышит? Говори!