И тогда вступает в действие другой принцип либерализма, связывающий его с другими идеологиями. В либеральных обществах никто не может покинуть «арену взаимодействия» – рынок, либеральную демократию, глобальную экономику, интернет. «Арена» – метафора для описания этой ситуации: это слово намекает на то, что люди принуждаются к взаимодействию помимо их воли. Даже если некоторые люди (которых в действительности довольно много) вступают на эти арены добровольно, это не означает, что они имеют право тащить за собой других. Метафора Сети сама по себе еще лучше: «сеть» и «паутина» используются для того, чтобы ловить жертву.

Если жертва просто-напросто сбегает, либерализм заканчивается: без участников нет рынка, нет либеральной демократии и нет интернета. Все тексты об интернете объединяет одно: слово «интернет» всегда пишется в единственном числе. Так же, как почти всегда – слово «киберпространство». Объединить все коммуникационные сети, все коммуникации – намерение, обычно высказываемое в явном виде. В терминах экономики интернет есть монополия по определению.

Как в западной, так и в не западной мысли существует долгая история Единства как значимого принципа, Единства как конца всех вещей. Его современные варианты (философские предшественники идеи киберпространства) часто основываются на трудах Тейяра де Шардена. Эти эволюционно-холистические идеи пропитывают все нью-эйджевские движения; через эти движения они оказывают влияние на холистические видения киберпространства и особенно на идею глобального мозга.

Другой старый (уже менее абстрактный) принцип – это принцип политического единства. Он тоже связан с претензией либерализма на монополию. Именно здесь становятся очевидными такие понятия, как дигитальное гражданство, дигитальная демократия и дигитальный полис.

Рынок усиливает нации: взаимодействуя, граждане влияют друг на друга, и это благоприятствует процессу конвергенции. Хорошо известна роль продуктов массового потребления и средств массовой информации в деле образования европейских наций в XIX веке. Увеличение объема взаимодействий интенсифицирует этот процесс – и это то, что так ценит сетизм. Интенсификация конвергентного политического участия ведет к усилению положения элит. Поэтому в среде защитников Сети мы находим смешение таких форм либеральной мысли, как органицизм, пан-органицизм и различные формы ультракоммунитаризма. Общим для всех этих идеологий является упор на единство, на невозможность выхода и невозможность отсоединения: один глобальный рынок, одно (глобальное) сообщество, один глобальный мозг, ведущий к одному космическому сознанию.

Представляется, что игнорирование защитниками дигитальной демократии этой скрытой проблемы непоследовательности само по себе является частью сетевой идеологии. Рассуждая логически, никто не может сначала доказывать, что Сеть объединяет мир, а затем призвать к электронному голосованию в каждом национальном государстве. Тем не менее в текстах киберидеологов эти противоречивые взгляды стоят бок о бок. Выбор, который делают сетиты сейчас, достаточно ясен: в реальности киберлибералы, как и проже либералы, выбирают национальное государство. И на этом уровне Интернет прочно укоренен в XIX веке: осуществляясь на практике, гражданство и polis организуются по этно-национальному принципу. Никто из дигитальных демократов (во всяком случае, пока) не выдвинул идеи о том, чтобы позволить 600 млн. африканцев выиграть референдум о миграционной политике у 250 млн. граждан США.